шестидесятые годы: 'над нами звезды, вздрагивая, пели', 'сиянье звезды', 'звезда сверкает', 'все небо в ярких звездах', 'горит звезда', 'блестит звезда'; 70-е годы — 'мерцающая слабо, тускло, звезда', 'звезда моргает от дыма в морозном небе', 'падучая звезда', 'мокрый порох гасит звезды салюта, громко шипя в стакане', 'ненужная никому звезда'; 80-е — годы: 'звезда сорвалась', 'осколок звезды', 'фальцет звезды', 'звезды, как разбитый термометр', 'мелко вздрагивающая звезда', 'как сдача, звезда дребезжит', 'что общего у созвездий со стульями — бесчувственность, / бесчеловечность'; 90-е годы — 'лишнее свеченье звезды', 'компания тусклых звезд', 'фольга звезды' (выделено — О.Г.).
Примеры говорят сами за себя, вряд ли можно списать пессимизм поэта в 80.90-х годах на возраст: сорок лет — это еще не старость. Следовательно, только местоположением ('в захолустье') яркость звезды объяснить не удается, а значит, этот образ имеет не только пространственное, но и символическое значение. В этом случае фраза может служить еще одним аргументом в воображаемом споре.
Хотя собеседник поэта на протяжении всего стихотворения не произносит ни слова, его присутствие ощущается и по тому, что к нему постоянно обращается автор; и по тому, как он расставляет акценты в своем монологе; и по отдельным жестам, которые выдают реакцию слушающего: 'И впадает во тьму, / по стеклу барабаня, руки твоей устье'. Согласно словарю, этот жест — постукивание 'подушечками или фалангами пальцев, ладонью или кулаком по столу' — означает 'демонстрацию раздражения, нервозности; решительное несогласие с собеседником'[51]. Как видно, воображаемый монолог не так уж абстрактен: он воспроизводит реальную ситуацию (или ситуации); это не столько обращение, сколько общение двух собеседников.
Заключительная строка пятой строфы 'Больше некуда впасть' звучит как финальный аккорд, подведение итога, констатация неумолимого факта.
Особенностью построения стихотворений Бродского является поступательное движение в развитии тропов, то есть значение фигур речи не ограничивается образующими их одним или несколькими словами, а обусловлено рядом следующих за ними языковых единиц. При этом троп может иметь несколько связанных с ним компонентов, каждый из которых расширяет или уточняют его значение или значение входящего в его состав признака. А это существенно осложняет работу читателя, которому приходится несколько раз возвращаться к прочитанному, синтезируя поэтический образ в единое целое с учетом всех составляющих. Например в 'Литовском дивертисменте':
Вот скромная приморская страна. Свой снег, аэропорт и телефоны, свои евреи. Бурый особняк диктатора. И статуя певца, отечество сравнившего с подругой, в чем проявился пусть не тонкий вкус, но знанье географии: (…)
Когда пытаешься понять, на основе какого качества или свойства литовский поэт сравнил 'отечество' с 'подругой', ничего определенного не приходит в голову. И тот факт, что это сравнение было сделано им не на основании 'тонкого вкуса', а благодаря 'знанью географии', только усложняет поиски, потому что не ясно, в каком значении поэт рассматривал географию, что он подразумевал под этим понятием: местоположение на карте, очертания границ, особенности ландшафта, климатические условия или, может быть, наличие полезных ископаемых.
И только в следующей строке дается указание на то, как следует понимать данную фразу. Прочитав и осознав следующее предложение, можно вернуться назад и восстановить логику высказывания: (…) южане здесь по субботам ездят к северянам и, возвращаясь под хмельком пешком, порой на Запад забредают — тема для скетча.
Говоря о географической природе такого сравнения, Бродский, имел в виду относительно небольшую территорию Литвы, что не могло не сказаться на уподоблении родины 'подруге', а не традиционно принятым образам. Не очень тонкий вкус, который проявил поэт при таком сравнении, объясняется тем, что слово 'подруга', в отличие, например, от 'матери' или 'жены', обычно имеет временное, непостоянное, отчасти легкомысленное значение.
Шестая строфа стихотворения помогает уточнить, что подразумевал автор под словом 'некуда' в предыдущей строфе: В полночь всякая речь обретает ухватки слепца; так что даже 'отчизна' на ощупь — как Леди Годива (VI).
'Некуда' — нет отчизны и, возможно, нет даже желания туда вернуться, хотя бы мысленно. Может быть, поэтому в воображаемом разговоре с другом Бродский напоминает ему о Дариусе и Гиренасе — двух литовских летчиках, которые ради возвращения предприняли отчаянную попытку перелететь через Атлантику на неприспособленном самолете. Их поступок долгое время не давал поэту покоя и, вполне вероятно, послужил отправной точкой для написания 'Литовского ноктюрна' как противовес, как главный аргумент в споре с другом.
Для самого Бродского, когда он думает об отчизне, 'речь обретает ухватки слепца', то есть вся внешняя шелуха — обида, раздражение, гнев — слетает, как слетает одежда с леди Годива[52], и она (отчизна) предстает совсем в другом обличии.
Образ леди Годива у Бродского соотносится со стихотворением Мандельштама 'С миром державным я был лишь ребячески связан'. В этом стихотворении, написанном в 1931 году триумфа сталинской государственной системы, присутствует и образ Петербурга — 'самолюбивого, проклятого, пустого, моложавого', вызывающего раздражение и в то же время обладающего необъяснимой властью над мыслями и чувствами поэта. Пытаясь найти объяснение этой мистической связи, Мандельштам обращается к воспоминаниям о далеком прошлом: Так отчего ж до сих пор этот город довлеет
Мыслям и чувствам моим по старинному праву? Он от пожаров еще и морозов наглее,
Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый. Не потому ль, что я видел на детской картинке
Леди Годиву с распущенной рыжею гривой, Я повторяю еще про себя, под сурдинку:
'Леди Годива, прощай… Я не помню, Годива…'.
В статье 1991 года, посвященной стихотворению Мандельштама, Бродский говорит о том, что леди Годива — это актриса Вера Судейкина, в доме которой в Коктебеле Мандельштам был частым гостем. На одной из ее фотографий 1914 года 'вполоборота, через обнаженное плечо на вас и мимо вас глядит женщина с распущенными каштановыми, с оттенком бронзы, волосами, которым суждено было стать сначала золотым руном[53], потом распущенной рыжею гривой'[54].
В контексте стихотворения 'С миром державным я был лишь ребячески связан' образ, запечатленный на фотографии, приобретает обобщенное значение утраченного идеала, 'Величавой Вечной Жены', и определяет тематику стихотворения в целом. Тема прощания и 'трагедия отказа от запретных воспоминаний' ('Леди Годива, прощай… Я не помню, Годива…') созвучны настроениям Бродского в эмиграции.
В шестой строфе 'Литовского ноктюрна' слово отчизна
Бродский заключает в кавычки, возможно, потому, что была она для поэта скорее мачехой. Однако, чтобы избежать иного прочтения, в следующих строках поэт сообщает и о 'микрофонах спецслужбы в квартире певца', и 'всплесках мотива / общей песни без слов', и о том, что человеческая жизнь там ничего не стоила. 'Наступив' на человека, государство даже не замечало его, как будто перед ним был не человек, а муравей. И только близкие люди еле слышно, учащенным биением пульса, и писатели — скрипом пера — 'возвещали' об этом миру: 'Отменив рупора, / миру здесь о себе возвещают, на муравья / наступив ненароком, невнятной морзянкой / пульса, скрипом пера'.
В VI строфе стихотворения от исторической ретроспективы автор переходит к описанию недавнего прошлого, в котором у него и его собеседника было много общего.
2.
'Литовский ноктюрн' состоит из двадцати одной строфы. На тематическую завершенность и относительную самостоятельность строф стихотворения указывает обозначение их с помощью цифр. По тематике 'Литовский ноктюрн' распадается на пять частей: четыре первые части — каждая по пять строф и последняя двадцать первая строфа — заключительная.
Если в первой части (строфы I–V) речь шла о Литве в составе Российской империи, то вторая часть начинается с воспоминаний об их общем 'доме', где жизнь не была раем. Но то, что есть в их сегодняшней жизни, — и хорошее, и плохое — связано с этим прошлым.
VII Вот откуда твои щек мучнистость, безадресность глаза, шепелявость и волосы цвета спитой, тусклой чайной струи. Вот откуда вся жизнь как нетвердая честная фраза, на пути к запятой. Вот откуда
