В эссе 'Сын цивилизации' (1977) Бродский писал: 'слова, даже их звуки — гласные в особенности, — почти осязаемые сосуды времени'. В имени главного героя поэту слышится и нечеловеческий вопль отца, который собственноручно должен убить своего сына, и смертельный ужас туго связанной жертвы, которая ждет своего конца от руки самого близкого ему человека. Даже буква 'И', которая обычно используется в речи с чисто механической функцией сложения, приобретает в составе имени зловещий оттенок, так как соединяет несоединимое и приводит, в конечном итоге, к трагедии.
Использование заложенных в звуках ассоциативных значений усиливает многозначность образов, позволяя с помощью меньшего количества средств передавать более объемное содержание. Согласные звуки, автономно употребляющиеся в поэзии
Бродского, обладают в большей степени вспомогательным характеризующим значением. Это относится как к отдельным звукам: 'цикады с их звонким 'ц''; 'ломаное 'р' еврея'; 'Жужжанье мухи, / увязшей в липучке, — не голос муки, / но попытка автопортрета в звуке / 'ж'', так и к их сочетаниям: 'Под раскидистым вязом, шепчущим 'че-ше-ще', / превращая эту кофейню в нигде, в вообще / место'.
Гласные звуки в поэзии Бродского часто приобретают символическое значение. Звук 'о!' в позиции существительного передает божественное восхищение, экстаз людей, взоры и мольбы которых обращены к небу. Сравните: 'к небу льнут наши 'о!', где звезда обретает свой / облик'. Звук 'у' в отрывке 'и улица вдалеке сужается в букву 'У', / как лицо к подбородку' имеет определительное пространственное значение. Долгий звук 'у' в стихотворении 'Стихи о зимней кампания 1980-го года' ассоциируется с протяжным зловещим воем, от которого хочется избавиться, зарывшись с головой в труху матраса: 'Натяни одеяло, вырой в трухе матраса / ямку, заляг и слушай 'уу' сирены'.
Тревожно-болезненное ощущение от звука 'а' в контексте стихотворения 'Венецианские строфы (1)' усиливается за счет сопоставления его со словом 'ангина', то же значение присутствует в стихотворении 'Цветы' 1990 года: 'и подъезды, чье небо воспалено ангиной / лампочки, произносят 'а''; 'Цветы с их с ума сводящим принципом очертаний, / придающие воздуху за стеклом помятый / вид, с воспаленным 'А', выглядящим то гортанней, / то шепелявей, то просто выкрашенным помадой'.
Гласные звуки 'а', 'о', 'у' характеризуют предметы и явления действительности: свет лампочки, улицу, вой сирены, цветы, в то время как звук 'ы' в поэзии Бродского выражает внутреннее состояние лирического героя. Сравните: 'Из гласных, идущих горлом, / выбери 'ы', придуманное монголом. / Сделай его существительным, сделай его глаголом, // наречьем и междометием. 'Ы' — общий вдох и выдох! / 'Ы' мы хрипим, блюя от потерь и выгод / либо — кидаясь к двери с табличкой 'выход'. / Но там стоишь ты, с дрыном, глаза навыкат'.
Звук 'Ы', напоминающий предсмертный вой животного, передает в стихотворениях Бродского нечеловеческое напряжение, боль, разочарование и отвращение одновременно. Этот звук является последним эмоциональным прибежищем человека, пребывающего в крайней степени отчаянья, когда его уже не заботит ни собственное состояние, ни впечатление, которое он производит на окружающих. 'Ы' — единственно доступная реакция для того, кто сознает, что все идет прахом и он не в состоянии ничего изменить: 'О, неизбежность 'ы' в правописанье 'жизни'!'.
Звуки используются Бродским в их традиционном эмоциональном значении: 'о' выражает восторг, 'у' — уныние, 'а' — крик отчаянья, 'ы' — невыносимое напряжение и т. д. В той же функции хорошо знакомых, узнаваемых звуковых символов в поэзии Бродского употребляются междометия, отдельные слова, словосочетания и предложения: 'хмы-хмы', 'ура', 'ах', 'пли', 'вон!', 'Не наш!', 'браво', 'виват!' 'виноват' 'Боже мой', 'Стой', 'отбой', 'Места нет!', 'Не треба!', 'на кой?', 'не узнаю', 'постой', 'Осторожней!', 'держите вора', 'Здравствуй, вот и мы!', 'что такое? Что ты сказал? Повтори', 'все кончено' и другие.
Обладая устойчивым разговорным значением, слова-символы, с одной стороны, апеллируют к чувствам читателя, к его эмоциональному восприятию звуковой оболочки, а с другой, — способствуют представлению описываемой ситуации в наиболее приближенной к реальности форме. В эссе 'Коллекционный экземпляр' (1991) Бродский писал о том, какое впечатление на него производит английское слово 'treachery' (предательство):
'Замечательное английское слово, а? Скрипучее, как доска, перекинутая через пропасть. В смысле звукоподражания — покрепче этики. Это — акустика табу. Потому что границы племени определяются прежде всего его языком. Если слово тебя не останавливает, значит, не твое это племя. Его гласные и шипящие не порождают инстинктивной реакции, не заставляют нервные клетки дергаться от отвращения, тебя от них не кидает в холодный пот. И, значит, владение языком этого племени есть лишь мимикрия' (выделено — О.Г.).
Звуковые ряды, состоящие из сочетания звуков, слов и отдельных фраз, используются в поэзии Бродского в позиции номинативных единиц: субъекта ('В парвеноне хрипит 'ку-ку''; 'сгину прежде, чем грянет с насеста / петушиное 'пли''); объекта ('Там / и находится Запад, где выручают дам, / стреляют из револьвера и говорят 'не дам', / если попросишь денег. Там поет 'ла-ди-да', / трепеща в черных пальцах, серебряная дуда'; 'завоеватель, старающийся выговорить 'ча-ча-ча''; 'я взбиваю подушку мычащим 'ты''); обстоятельства (''Тук-тук-тук' стучит нога / на ходу в сосновый пол'); определения ('Иногда в том хаосе, в свалке дней, / возникает звук, раздается слово. / То ли 'любить', то ли просто 'эй''; 'И повинуясь воплю 'прочь! убирайся! вон! / с вещами!' само пространство по кличке фон / жизни, сильно ослепнув от личных дел, / смещается в сторону времени, где не бывает тел'; 'так пальцы слепца / неспособны отдернуть себя, слыша крик 'Осторожней!'').
В эссе, посвященном творчеству американского поэта Роберта Фроста, Бродский писал:
'У Фроста была теория о, как он их называл, 'звукопредложениях'. Она связана с его наблюдением, что звучание, тональность человеческой речи так же семантичны, как и реальные слова. К примеру, вы слышите разговор двух людей из-за запертой двери комнаты. Вы не слышите слов, но понимаете общий смысл диалога; практически вы можете довольно точно домыслить его суть. Другими словами, мотивчик значит больше текста, вполне заменимого или избыточного' ('О скорби и разуме', 1994).
Обладая статусом номинативных единиц, сочетания звуков способны обозначить предмет или понятие, одновременно квалифицируя его, как, например, при воспроизведении мелодий: в сочетании 'ла- ди-да' ('Там поет 'ла-ди-да', / трепеща в черных пальцах, серебряная дуда') слышится легкая приятная музыка; 'ча-ча-ча' в отрывке 'Завоеватель, старающийся выговорить 'ча-ча-ча'' передает энергию, бурное веселье; 'Бэби, не уходи' в предложении'.Бэби, не уходи., - говорит Синатра' является клишированной
