проникать в суть вещей, довольствуясь только тем, что он на земле 'насекомого сильней'.
Звук, который возникает в результате 'речи и прыти', Бродский описывает как 'скучный' и назойливый, сопоставляя его с 'жужжаньем', которое не имеет ничего общего с настоящей поэзией. Постижение же сути вещей, по мнению поэта, возможно лишь для того, кто не боится пролить кровь ('юшку') или пройти через страдания ('мышцы с' опухолью).
С другой стороны, чем глубже человек вникает в то, что жизнь пытается от него скрыть, тем чаще приходит он к мысли о целесообразности ухода в себя, в молчание, в 'рудный пласт', составляющий основу мироздания, куда и прячет жизнь мысли о смерти. Тот же, кто, не задумываясь о своем конце, беспечно мелет языком сверху, ничем не отличается, по мнению поэта, от насекомого ('насекома').
Если свет способен освещать, делать вещи 'доступными глазу', то у звука тоже есть свои преимущества, например наличие эха, распространяющего и усиливающего его в пространстве и времени. Сравните: 'устремляясь ввысь, / звук скидывает балласт: / Сколько в зеркало ни смотрись, оно эха не даст' ('Полдень в комнате', 1978). Кроме того, свет для Бродского соотносится с 'божественным светом истины', видимо, поэтому поэт склонен рассматривать свое творчество в виде 'звука'. Сравните: 'Я был скорее звуком, чем — / стыдно сказать — лучом / в царстве, где торжествует чернь, / прикидываясь грачом' ('Полдень в комнате', 1978).
Как эхо возникает в том случае, если на пути звука встречаются препятствия, так и поэзия обретает силу звучания только при наличии аудитории, которая отражает ее в пространстве и времени. Если же звук не уходит дальше 'собственной среды', предпочитая 'тепло гортани капризам эха', то такое поэтическое творчество не может принести поэту удовлетворения.
В стихотворении 1990 года 'Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня' Бродский с горечью размышляет на эту тему. Чувства, возникающие в результате смешения 'грязи', 'воды', 'огня', сменились материальным благополучием:
Потом в нем возникли комнаты, вещи, любовь, в лице сходство прошлого с будущим, арии с ТБЦ, пришли в движение буквы, в глазах рябя.
И пустоте стало страшно за самое себя.
Обеспеченное комфортное существование становится скорее наказанием, чем наградой для поэта, потому что в будущем его не ждет ничего, кроме воспоминаний, творчество приобретает болезненное туберкулезное звучание, реальные чувства сменяются описанием их на бумаге, и в образовавшейся пустоте автор впервые в жизни ощущает страх.
Первыми это почувствовали птицы — хотя звезда тоже суть участь камня, брошенного в дрозда. Звезда из символа творчества стала для поэта угрозой, как брошенный в дрозда камень, который хотя и не может причинить большого вреда, но способен задеть или уязвить птицу. В следующих строках Бродский продолжает тему поэтического творчества: Всякий звук, будь то пенье, шепот, дутье в дуду, следствие тренья вещи о собственную среду. В клекоте, в облике облака, в сверканьи ночных планет слышится то же самое 'Места нет!', как эхо отпрыска плотника либо как рваный SOS, в просторечии — пульс окоченевших солнц. И повинуясь воплю 'прочь! убирайся! вон! с вещами!', само пространство по кличке фон жизни, сильно ослепнув от личных дел, смещается в сторону времени, где не бывает тел. Не бойся его: я там был! Там, далеко видна, посредине стоит прялка морщин. Она работает на сырье, залежей чьих запас неиссякаем, пока производят нас.
В новой жизни содержание стихотворений не выходит за рамки среды обитания автора, являясь 'следствием тренья вещи о собственную среду'. Голос поэта не устремляется вверх, а остается в земных переделах, ограниченных бытовыми рамками существования.
Конец наступил, но на небе нет места не только для поэзии, но и для самого поэта, который чувствует, что пришло время завершить свой земной путь. Указательное местоимение с частицей же 'то же самое' в строке 'слышится то же самое 'Места нет!'' распространяет крик, который слышит поэт, не только на небеса, но и на землю: если на небесах 'то же самое' места нет, его нет и на земле, где происходит 'тренье вещи о собственную среду'.
'Рваный SOS' как отголосок 'пульса окоченевших солнц' можно рассматривать как вернувшийся на землю отверженный небесами голос поэта. Отсюда пренебрежительный эпитет 'отпрыск плотника' по отношению к Богу, выражающий раздражение лирического героя и придающий стихотворению богоборческий оттенок.
Помощи не последовало, и поэт в гневе обращается к опостылевшему ему пространству с криком'.прочь! убирайся! вон! / с вещами!.' — то есть со всем своим материальным благополучием. Повинуясь крику поэта, 'пространство по кличке фон / жизни' 'смещается в сторону времени, где не бывает тел'.
Восклицание поэта 'Не бойся его: я там был!' адресовано тоже пространству. Не бойся, потому что я уже там был и знаю, что с моим уходом ничего не изменится: прялка времени (морщины — символ времени) работает на сырье, производя людей, которые будут вечно заполнять 'фон жизни'.
В заключение обратимся к стихотворению, написанному в 1995 году, незадолго до смерти поэта, в котором он размышляет о своей судьбе. Ему предшествует эпиграф — две первые строчки стихотворения Шарля Бодлера из сборника 'Цветы зла': 'Je n'ai pas oublie, voisin de la ville / Notre blanche maison, petite mais tranquille. Сharles Baudelaire'.
Стихотворение французского поэта, несомненно, послужило отправной точкой для написания стихотворения Бродского, поэтому представляется целесообразным привести их параллельно: Ш. Бодлер
Несмотря на присутствующие в стихотворениях тематические и образные соответствия, при
