тебя дотянутся…
Его рука наткнулась на что-то, не похожее на камень. Он резко повернулся. Это были корни дерева. Само дерево стояло немного дальше, над краем рва. Цепляясь за корни, он выкарабкался из углубления, спрятался за ствол, откуда продолжал следить за кабаном.
Если тот двинется вверх по канаве, то вскоре легко сможет выбраться из нее на овечью тропу и добраться до меня. Значит, нужно что-то делать, куда-то уматывать… Встреча с ним ничего хорошего не сулит.
Кабан перестал хрюкать и взвизгивать, теперь он громко принюхивался, было слышно сопенье и как хлюпала вокруг его тела вода. Зубы смутно белели в темноте.
Да, не надо рисковать понапрасну и совать голову в пасть… Нужно спасать свою шкуру…
Он взобрался на дерево, устроился в его ветвях. Что ж, здесь можно неплохо провести ночь. Только бы не сверзиться отсюда! Тогда уж неминуемая смерть, да?.. Значит, так: рассвет в четыре. В соседнюю долину он спустится к семи. На главную дорогу выйдет к десяти. Все нормально. Из Абера надо будет убраться до ее возвращения… Так и получится, даже если мать хватится его и решит заявиться в город раньше…
Он поел и начал устраиваться на ночлег на дереве. В одном из карманов дождевика он обнаружил компас и свисток на длинном шнурке. Он привязал его одним концом к толстой ветке, а другой пропустил через свой рукав и тоже завязал крепким узлом на соседнем суку. Теперь не упадет и во сне!
Ночь казалась поначалу не очень холодной, он был защищен от ветра густой листвою, но спал плохо, просыпался чуть не каждые пять минут. И, когда пробуждался, ему становилось холодно и бесприютно. У него не было часов, но по расположению луны он видел, каким коротким был каждый отрезок его сна.
Огни в долине погасли.
Он дремал, он дрожал от холода, просыпался, опять засыпал. Съел остатки пищи. Снова дремал и дрожал от холода…
Он окончательно проснулся. Ярко светила луна. Почувствовал, что промерз до костей. Голова провалилась сквозь ветви, откинулась назад, он видел край плоскогорья, оно начиналось над ним футах в тридцати. Рука, вдоль которой была пропущена веревка, затекла, он ее почти не ощущал. Шея окаменела.
На плоскогорье, в лунном свете, он увидел человеческую фигуру.
Человек спускался с плато, вдоль канавы, вдоль русла ручья, к торфяному участку.
Наверно, из тех, которые были с собаками? Пускай они напустятся на кабана, я не против. Пускай прогонят подальше.
Он переменил позу, руке и голове стало легче.
Темень то отступала, то наступала — когда тучи наползали на лунный диск. Ручей журчал среди камней по дну канавы.
Каменная осыпь пришла в движение — он увидел это, прежде чем услышал, как мелкие камешки ударились о воду, изменив ее звук и подняв множество пенящихся пузырей, которые засеребрились в лунных лучах.
Тут проходит одна из овечьих троп — над ручьем, мимо корней дерева, на которое он взгромоздился. Вон там она сворачивает. Он уставился в сторону поворота.
Сейчас, наверно, покажутся овцы? Или опять этот кабан?
Он услышал совсем новый звук, очень близко, смешанный с журчаньем воды. Он слышал его, монотонный, повторяющийся снова и снова — это был человеческий голос, напевающий, мурлыкающий, выводящий какой-то мотив, слов, кажется, не было. Но это была песня.
Он просунул голову между листьев.
У подножья дерева сидел человек.
Тьфу ты! Кто еще такой?!..
Человек перестал петь, но уходить не собирался. Он сидел, свесив ноги над краем канавы, сдвинув на затылок шапку.
— Славная ночь, правда?
Он вытер нос рукавом куртки.
— Славная ночь, — повторил он снова. — Да. Славная. Для этого времени года…
24
— В самом деле, хорошая ночь, — сказал Гув.
— Оставь меня в покое!
— Слезай оттуда, парень.
— Мне здесь хорошо.
— Ты нужен…
— Я никому не нужен, и мне никто не нужен.
— Тогда, значит, ты самый богатый из всех на свете, — сказал Гув. — Как же ты распорядишься своим богатством?
— Я ухожу. Завтра в это время я буду в Бирмингеме, и вы меня больше никогда не увидите.
— Ты нужен дома. Уже скоро утро.
— Оставь меня, я сказал. С меня довольно. Забирайте все свои игрушки — привидения и все остальное… Я ушел от вас.
— Ты не можешь уйти, — сказал Гув. — Тебе нужно все это.
— Ничего мне не нужно! Я чуть не свалился с этой скалы и потом наступил на кабана — и то ничего! Вот как мне все это нужно! А ты тоже смотри не наткнись на него. У него есть парочка неплохих клыков…
— Он просто преграждал тебе путь из нашей долины, — объяснил Гув. — Не хотел, чтобы ты ушел.
— У него и в мыслях такого не было!
— Нужно было сразу идти к Черному Пристанищу, — сказал Гув. — Но ты пошел не в том направлении, и нам пришлось послать собак, чтобы направить тебя сюда.
— Не рассказывай мне сказки!
— Я расскажу еще одну, — сказал Гув. — И тогда ты вернешься, обещаешь? Я устал от твоих ребяческих штучек, Гвин.
— Ну и пожалуйста!
— Не надо так… Ты думал, почему мы оба сейчас здесь оказались? Что нас привело?
— Нет, — ответил Гвин.
— Но ведь мы пришли сюда. Вместе.
— Что такого? Я удирал от собак, а на дереве потому, что наступил на кабана в темноте. Если хочешь это считать за чудеса, дело твое.
Гув поднялся, перешел на другую сторону канавы, сел там на откосе.
— Теперь, — сказал он, — твой путь свободен. Можешь уйти, можешь снова взобраться на дерево, если я двинусь с места… Но до этого слезай вниз, и я покажу тебе кое-что… Слезай, слезай… Так… Теперь сунь руку туда, откуда начинаются корни. Глубже, еще глубже…
— Дальше некуда, — сказал Гвин.
— Двигай руку в сторону… Осторожно… осторожно… Теперь вытаскивай… Ну?..
— Мистер Гув, — сказал Гвин. — Извините меня. — На раскрытой ладони у него лежал наконечник копья.
Он был кремневый и такой тонкий, что лунные лучи пробивались сквозь него, и он больше походил на листок, вылепленный из света и камня.
— От того самого копья? — спросил Гвин.
— Ему понадобился год, чтобы сделать его, — произнес Гув с другой стороны ручья. — Гронву
