— Какъ! на верхушк??
— Да, сударь.
— А гд? же од?яло?
— Внизу, сударь.
— Послушайте, милая, — говоритъ онъ, — что нибудь одно: или вы меня не понимаете, или я васъ не понимаю. Когда яукладываюсь спать, то ложусь на перин?, и накрываюсь од?яломъ. Я не хочу ложиться на од?яло и накрываться периной. В?дь это не комическій балетъ, а?
Д?вушка ув?ряетъ его, что онъ ошибается. Кровать постлана какъ сл?дуетъ; какъ всегда постилаютъ кровати въ Германіи. Если ему не по вкусу, онъ можетъ перед?лать ее какъ угодно, или разсердиться и лечь на полу.
Онъ изумленъ. Ему кажется, что такъ постелить постель могъ бы только челов?къ, вернувшійся домой съ попойки поздно ночью. Но безполезно спорить съ д?вушкой.
— Хорошо, — говоритъ онъ, — принесите же мн? подушку, япопытаюсь.
Горничная объясняетъ ему, что на кровати уже есть дв? подушки, и указываетъ на два плоскіе какъ блинъ тюфячка, въ квадратный аршинъ, лежащіе другъ на друг? на одномъ конц? груды.
— Эти! — восклицаетъ усталый путешественникъ, начиная думать, что ему вовсе не придется лечь въ постель. — Это не подушки! Мн? нужно что нибудь подъ голову, а не подъ… спину. Не говорите мн?, что я долженъ спать на этихъ блинахъ.
Но д?вушка говоритъ ему это и кром? того намекаетъ, что ей н?когда стоять съ нимъ и болтать о кровати.
— Хорошо, растолкуйте же мн?, какъ туда вл?зть, — говоритъ онъ, — и я васъ отпущу.
Она растолковываетъ и уходитъ, а онъ разд?вается и вл?заетъ въ кровать.
Подушки доставляютъ ему много хлопотъ. Онъ не знаетъ, сид?ть ли на нихъ или только прислониться къ нимъ спиной. Пробуя и такъ и сякъ, онъ стукается головой о верхній край кровати. Всл?дъ зат?мъ произноситъ: «Охъ!» и подается къ нижнему концу. Тутъ вс? его десять пальцевъ на ногахъ пребольно ударяются о нижній край.
Ничто такъ не раздражаетъ челов?ка, какъ колотушки, въ особенности, если онъ чувствуетъ, что не заслужилъ ихъ. На этотъ разъ онъ произноситъ: «Охъ, чортъ побери!» и судорожно сгибаетъ ноги, причемъ кол?ни его стукаются о боковой край кровати. (Н?мецкая кровать, надо помнить, устроена въ вид? неглубокаго открытаго ящика, такъ что жертва со вс?хъ сторонъ окружена кр?пкими деревянными досками съ острыми краями. Не знаю, какое дерево употребляется для этой ц?ли. Оно чрезвычайно твердо, и когда стукнешься объ него костью, издаетъ курьезный — музыкальный звукъ).
Посл? этого онъ лежитъ смирно въ теченіе н?котораго времени, спрашивая себя, ч?мъ еще онъ стукнется. Но видя, что все обстоитъ благополучно, собирается съ духомъ и начинаетъ легонько шевелить ногой, стараясь оріентироваться.
Ему холодно подъ простыней и тоненькимъ од?яломъ. Подъ периной было бы тепло, но она слишкомъ коротка. Онъ натягиваетъ ее на подбородокъ — начинаютъ мерзнуть ноги. Спускаетъ ее на ноги — зябнетъ верхняя часть т?ла.
Онъ пытается свернуться въ клубовъ и подобраться подъ перину — напрасно! та или другая часть т?ла постоянно высовывается наружу.
Ему приходитъ въ голову, что «челов?къ-зм?я» или «безкостное чудо» чувствовалъ бы себя отлично на этой постели; и онъ сожал?етъ, что не обучался акробатическому искусству. Еслибъ только онъ могъ заложить ноги на спину и спрятать голову подъ мышку, — ему было бы чудесно. Но онъ никогда не учился этимъ полезнымъ штукамъ, и потому долженъ лежать вытянувшись, согр?вая по очередно то ту, то другую часть т?ла.
Казалось бы при такомъ д?йствительно плачевномъ положеніи ему и въ голову не придетъ думать о чисто эстетическихъ вещахъ. Однако ему такъ и мечется въ глаза фигура, которую онъ долженъ представлять изъ себя. Перина, вздувшаяся горбылемъ надъ серединой его туловища, придаетъ ему видъ челов?ка, страдающаго чудовищной опухолью или толст?йшей лягушки, которая нечаянно опрокинулась на спину и никакъ не можетъ подняться.
Вотъ еще наказанье: стоитъ ему пошевелиться или слишкомъ тяжело вздохнуть, перина (собственно пуховикъ) слетаетъ на полъ.
Лежа въ н?мецкой кровати, нельзя достать до полу (всл?дствіе ея ящикообразнаго устройства) — и вотъ ему приходится выл?зать и при этомъ разум?ется стукаться о доски.
Повторивъ эту штуку разъ десять, онъ приходитъ бъ уб?жденію, что для него, новичка, чистое безуміе пытаться заснуть въ этой мудреной кровати, которая и отъ опытнаго челов?ка потребуетъ всей его опытности. Онъ выл?заетъ изъ ящика и устраивается на полу.
Такъ по крайней м?р? поступилъ я. Б. — тотъ привыкъ въ германскимъ постелямъ; свернулся калачикомъ и заснулъ безъ мал?йшаго затрудненія.
Мы соснули часика два, а зат?мъ отправились на станцію об?дать. Повидимому жел?знодорожные буфеты въ германскихъ городахъ также охотно пос?щаются обитателями города, какъ и про?зжимъ народомъ. Горожане собираются въ нихъ какъ въ ресторанахъ. Об?денная зала кёльнской станціи была переполнена кёльнцами.
Тутъ были представители вс?хъ сословій, но преимущественно солдаты. Всякіе солдаты: армейскіе и гвардейскіе, толстые и тонкіе, старые и молодые. Напротивъ насъ четверо молодыхъ солдатъ пили пиво. Я въ первый разъ вид?лъ такихъ молодыхъ солдатъ. Ни одному изъ нихъ нельзя было дать бол?е дв?надцати л?тъ, хотя можетъ быть имъ было и по тринадцати, — а гляд?ли они такъ храбро, будто сейчасъ готовы штурмовать батарею — только прикажи! Они сид?ли за столомъ, и чокались кружками съ пивомъ; и толковали о военныхъ д?лахъ, и всякій разъ вытягивались и важно отдавали честь, когда какой-нибудь офицеръ проходилъ по зал?.
И возни же имъ было съ этой честью! Офицеры то и д?ло проходили по зал?, и всякій разъ вс? эти воинственные ?даки и питухи вскакивали и отдавали честь и стояли на вытяжку пока офицеръ не скроется за дверью.
Мн? просто жаль стало одного молодого солдата, который тщетно пытался съ?сть тарелку супа неподалеку отъ насъ. Только поднесетъ ложку ко рту — показывается офицеръ, и ложка, тарелка, супъ забыты, и б?дняга взвивается отдавая честь. Глупому малому ни разу не пришло въ голову спрятаться подъ столъ и тамъ до?сть свой супъ.
Когда мы кончили об?дъ, оставалось еще полчаса до отхода по?зда и Б. предложилъ сходить посмотр?ть соборъ. У Б. есть одна слабость — церкви. Не можетъ пройти мимо церковныхъ дверей. Идемъ, наприм?ръ, по улиц?, подъ ручку, и ведемъ какъ нельзя бол?е д?льный, даже душеспасительный разговоръ, какъ вдругъ я зам?чаю, что Б. становится молчаливъ и разс?янъ.
Я знаю, что это значитъ: онъ увид?лъ церковь. Я д?лаю видъ, что ничего не зам?чаю, и тащу его дальше. Но онъ упирается, упирается, и наконецъ останавливается.
— Полно, полно, — говорю, — соберитесь съ духомъ и будьте мужчиной. Не думайте объ этомъ. Скажите себ?: — не поддамся ни за что. Идемте, сейчасъ мы завернемъ за уголъ, и вы больше не увидите ее. Ну же, возьмите мою руку, и поб?жимъ б?гомъ.
Онъ нер?шительно д?лаетъ два-три шага и снова останавливается.
— Н?тъ, дружище, — говоритъ онъ съ такой горькой улыбкой, что самое каменное сердце содрогнется отъ жалости. — Не могу. Я слишкомъ привыкъ къ этому. Теперь ужь не отвыкнешь. Зайдите пока въ ресторанъ; я сейчасъ вернусь къ вамъ. Не горюйте обо мн?; не стоитъ.
И онъ уходитъ нетвердыми шагами, а я съ досадой направляюсь въ первое попавшееся кафе, и сидя за рюмкой абсента или коньяку благодарю Провид?ніе за то, что съ молоду ум?лъ обуздать свое почтеніе къ храмамъ.
Немного погодя онъ является и садится рядомъ со мной.
Въ глазахъ его св?тится дикое, нездоровое возбужденіе; онъ старается скрыть сознаніе своего проступка подъ личиной натянутой веселости.
— Какая прекрасная напрестольная пелена, — шепчетъ онъ мн? съ энтузіазмомъ, который только усиливаетъ мое состраданіе, такъ какъ свид?тельствуетъ о его неизл?чимости.
— А рака! — просто поэма! Я въ жизнь свою не видалъ такого великол?пнаго саркофага!
