Иногда слышалась тихая мелодия гитары пли лихие звуки скрипки, исполняющей зажигательную тарантеллу. Можно было видеть матросов, отплясывающих жигу.
Я взглянула в окошко и увидела большое красивое здание, к которому подъезжали кареты.
– Это палаццо Реале, – важно пояснила дама, поймав мой вопросительный взгляд.
Мы зашли в огромную звучную церковь готического вида и устроились в первых рядах деревянных скамеек. Шла вечерняя месса.
– Мы где? – спросила я озираясь.
Синьорина Стефания наклонилась к моему уху и прошептала:
– Не вертитесь, это нехорошо. Мы в церкви Сан-Франческо ди Паола.
Прослушав почти всю мессу, мы вернулись в тратторию довольно поздно. На Неаполь быстро спустилась ночь.
Спать меня уложили в отдельной комнате с голубыми стенами. Со мной была только синьорина Стефания.
На рассвете – еще не было пяти часов – мы выпили утренний кофе, уже ставший для меня привычным, и взошли по деревянному помосту на корвет «Санта-Кьяра» – тот самый, где служил матрос Джамбаттиста, таскавший наши тюки. Мы оказались единственными пассажирами, так как корвет – военное судно, и принц приказал отчалить немедленно.
– Попрощайся с Италией, Сюзанна, – сказала мне дама, когда корвет снялся с якоря и отчалил.
Я взглянула на' Джакомо. В его глазах стояли слезы. Как тогда, когда уходил Антонио…
– Arrivederci, саrа bella Italia, – сказала я, – speriamo bene!..[31]
– Quel che sara sara,[32] – вздохнул Джакомо.
– Addio-o-o![33] – закричал Розарио.
Это были последние наши слова на родной земле. Отныне нам предстояло научиться говорить по- французски.
Я обернулась к синьорине Стефании и взяла ее за руку.
– Che coso facciamo?[34] – спросила я.
– Non lo so,[35] – сказала она, вздохнув, и обняла меня. По лицу ее катились слезы.
Берега Италии вскоре скрылись в легкой дымке, утонули за горизонтом, а легкий ветерок уносил наш корвет все дальше и дальше от родины, все ближе к неведомому Марселю.
Над мачтами с криком реяли белокрылые чайки.
Слышался лязг цепей, которыми были прикованы к лафетам пушки.
Ветер надувал паруса, и они шумно лопотали над нашими головами.
Я уткнулась в колени синьорине Стефании и впервые за все путешествие заплакала.
ГЛАВА ВТОРАЯ
МОНАСТЫРЬ СВЯТОЙ ЕКАТЕРИНЫ
Южный порт Марсель встречал нас августовской жарой, криками грузчиков и ослепительно-белым королевским флагом над башней Сен-Жан.
Путешествие не было ни долгим, ни скучным. За все время волна разыгралась только раз, да и то не очень сильно. Я кормила чаек раскрошенным хлебом в тех местах, где земля была совсем близко, – например, возле Сицилии; перегибаясь через борт, смотрела, как ласкает темно-голубая волна бока корвета, наблюдала, как ловко лазят по реям юнги, испытывая сильное желание последовать их примеру, исследовала весь корабль и, главное, училась у синьорины Стефании говорить по-французски.
Иногда нам попадались навстречу утлые рыбачьи суденышки, торговые корабли и военные корветы – «Санта-Кьяра» салютовала им из пушек. Некоторые суда капитан Кораччи называл контрабандистскими, но я смутно понимала, что это означает.
В Марселе все говорили по-французски, но на этом, пожалуй, и заканчивалось его отличие от Неаполя. Небо здесь было такое же синее, и так же стройно стояли в порту корабли с белыми спущенными парусами, и так же тягуче плыл в знойном воздухе мелодичный звон колоколов. Вдоль набережной прогуливались дамы в роскошных платьях, закрытые от южного солнца зонтиками и митенками. Дивясь, я таращилась на их огромнейшие прически – до двадцати дюймов в высоту, – украшенные парусами, цветами, перьями, и квадратные громоздкие кринолины.
– Видите, дитя мое? – спросила старая дама. – Это француженки.
Маркиза и принц разговаривали со мной исключительно по-французски, хотя я еще почти ничего не понимала.
Мы не стали задерживаться в Марселе надолго и уже на следующее утро, переночевав в гостинице, отправились в замок Сент-Элуа.
На дорогу ушло десять дней, ибо ехали мы медленно, да еще и мадам де л'Атур – так звали старую маркизу – постоянно страдала от мигреней. Пейзажи, проплывавшие за окном кареты, преимущественно были равнинными, изредка попадались горы, а затем появились темные влажные леса и болота, сланцевые горы и солончаки, грустные пруды и гречишные поля, и, когда мы проезжали последний лес, который старая дама называла Содрейским, в воздухе явно запахло морской свежестью.
Но море здесь было не такое, как в Тоскане, – яркое и ослепительное; напротив, печальное, окутанное туманами и тучами, овеваемое холодными сырыми ветрами, оно поневоле вызывало тоску и грусть.
