Чего именно, она вряд ли сумела бы ответить.
От душного запаха начинанала кружиться голова, а стены вдруг раздались вширь и растаяли где-то вдалеке. Осталась только слабо извивающаяся вокруг полутьма и зеркало, чуть заметно пульсирующее в ритме сердца.
Реана-в-зеркале дрогнула и поплыла, растеклась в зеркальной глуби, сменяясь девчонкой помладше, в вытертых джинсах и старом бесформенном свитере. Девчонка задумчиво грызла то ноготь, то яблоко, глядя в монитор. Потом отложила яблоко и застучала по клавиатуре с пулемётной скоростью.
'— Беседы с подсознанием? Накурись эльфийской дури и достигни просветления?
— Да хоть так. Я сначала хотела написать нравоучительную беседу о смысле жизни, но ты активно сопротивлялась, и эпизод пришлось переделать.
Реана поморщилась, потёрла лоб, попробовала вытрясти из ушей звон и подняла руку:
— Так. Давай с начала. Глюк, ты кто?
— Тиарсе, — отозвался глюк. — Дающая имена, Определяющая форму, Проводящая границы, Позволяющая вещам быть. Образ автора в произведении. Глюк.
— Хорошая дурь, — кивнула Реана. Образ автора вздохнул и заколыхался'.
Девчонка вздохнула и потянулась. Скептически покосилась сквозь стекло на Реану, отчаянно вгрызлась в яблоко и некоторое время вперяла взор в заоконную муть, тускло подсвеченную окнами сквозь орешник. Вздохнула ещё раз, вернулась к клавиатуре, отбила несколько пустых строк и застучала. Сначала с паузами, потом быстрей и уверенней.
'Да, все мои персонажи — это я. Каждое здание — это я. Каждый обед, который ты съела, каждая чашка чая, которую ты выпила, каждый человек, которого ты убила, и каждый, кого ты знаешь и кого не знаешь — это я. И Нанжин, и Ирдена, которую ты пока не знаешь, и Раир, и Шегдар, и Нита, и Ксондак, и Наренд невезучий, и Кошка, Хриссэ, Лорд, Близнецы, Тисса, Нхарий Призрак, и храм в Арне, и чёрно- серебряная комната в Даз-нок-Рааде, и… Для тебя я — всё. И ты сама — тоже я. Твоя вселенная со всеми мирами — внутри меня. Пока я не закончила писать, во всяком случае…
Deus Pantocrator atque Artifex Mirabilis. Тиарсе Маэтишеной'.
Она откинулась на спинку бордового офисного кресла, перечла написанное. Задумчиво пожевала губу. Скривилась, будто вкус губы подтвердил худшие её опасения, и брезгливо прижала клавишу backspace.
Реана удивлённо моргнула, когда камера пошла к девчонке на приближение; когда из рук, корпуса, лица, волос стал проступать ландшафт, словно вырастая из девчонки и приставшей к пальцам клавиатуры. Океан с севера и с запада. Длинный полуостров на западе, залив мора южнее, пустыня и оазисы на юге, перевёрнутый 'Y' горного хребта к северу от пустыни. Бесконечные, кажется, леса на востоке. Реки; особенно — одна, вытекающая из лесистых гор на юго-востоке, чтобы течь через всю равнину, чтобы разлиться огромным озером почти в центре неё… Прежде, чем Реана успела толком сообразить, что это (где это), земля понеслась навстречу, словно к парашютисту.
Падение замедлилось только в сотне метров над полем, где стояла девушка в простой рубашке и полотняных штанах, задумчиво трогала рукоять меча и выбирала между тремя дорогами. Трава в поле была — богатырская, по грудь. И трава жужжала, стрекотала и сверчала, аккомпанируя восторженному жаворонку — высоко в рассветном небе.
Рассветная высь обрушилась на стекло, как холодная вода на голову и плечи, а когда в зеркале снова прояснилось, там была осень, оглушительно яркая. Густые масляные мазки листьев по акварельному небу, голубая и сиреневая пастель гор в отдалении на востоке и витражное стекло костра совсем рядом.
Пока от костра тянуло только смолой и чистым дымом кедровой древесины, но скоро уже огонь доберётся и до трупа: изрубленного, явно становившегося трупом долго и неохотно.
Откуда-то, из каких-то далей, невидимых в зеркале, слышались голоса Хейлле и его альдзела. Тихие, почти без эмоций, почти без мелодии.
— Плясало пламя на трупах кедров, — рисовали голоса, -
свивалось струнно-звенящим дымом,
и дым вплетался в холодный ветер —
холодный ветер.
Реана дёрнулась, пытаясь отнять от зеркала примёрзшие ладони или хотя бы не смотреть на себя — мёртвую.
— Лицо терялось в осенних листьях,
растущих в небо горячих листьях,
и серость глаз становилась пеплом —
прозрачным пеплом.
— Не хочу! — выдохнула Реана, туманя дыханием стекло. — Не хочу!!
То ли послушавшись, то ли подавшись под яростным нажимом ладоней, то ли в издёвку — зеркало переменило сюжет. В пустой комнате без окон Реана-в-зеркале сидела на единственном, кроме стола, предмете мебели — пристенном топчане. Опершись о стену и закинув голову. На столе был нетронутый хлеб с сыром, а под безвольно лежащей рукой пленницы лился на топчан недопитый чай — хороший, душистый, с почти неощутимым странным привкусом. Здесь никто не пел, только сверху, из круглой замковой часовни просачивалось, как запах курений, глубокое, спокойное довольство человека, выполнившего, наконец, свой долг перед Вечными.
Реана-перед-зеркалом зло втянула свистнувший воздух сквозь зубы, и тогда изображение снова переменилось. С той стороны в то же зеркало гляделась она же, живая и невредимая; примеряла изумрудную диадему, замечательно оттеняющую цвет глаз. Реана дёрнулась снова; та, что в зеркале, оглядела себя и улыбнулась — одними губами, глаза оставались холодны, как камни диадемы.
_____________________________________
*'Десятник' — приблизительный аналог эльфийского 'тинэраефф', в подчинении у которого обычно от десяти до шестидесяти воинов. Тинюйваэраефф — десятник границы, начальник пограничной заставы, к которой может быть приписан и не один онэраф — 'десяток'
XXIII
…Но на смерть обречены
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
Д. Мережковский
Лес. Ночной, но из-за лежащего снега не слишком тёмный. Снег, выпавший только днем, ещё совсем не утоптан, даже на дороге. И то верно: кто станет ходить из города в город пешком по ночному лесу, когда электричка студентам стоит пять рублей? Правильно, одна только нашлась такая. Снег сминался под ногами. До заката было теплее, снег таял, падая на землю, и ноги промокли. Но сейчас, когда быстро идёшь — по морозному, рыхлому снегу, — тепло и весело. Отлично начинаются выходные!
Лесная дорога забрала правее, приближаясь к трассе. Слева по-прежнему молчал лес, задумчиво поскрипывая о вечном. Справа, метрах в пятнадцати лежало шоссе, не такое оживленное, конечно, как Садовое кольцо, но и не безмолвное. Ярко освещённая полоса, на фоне которой резко выделялись силуэты деревьев на краю леса. А между лесом и трассой — ровная полоска нехоженого снега. Запыленная тенью леса там, где фонари расходились далеко один от другого, и залитая светом под ними.
Меч на поясе как-то странно сочетается с автострадой и фонарями, вы не находите?
Слева прилетел, нарастая, громкий, требовательный вопль. Эй! В этом лесу уже лет двести как ничего крупнее кабанов не водится!….Я не к тому, что рысь крупнее кабана, я к тому, что здесь ей делать нечего!
