'Реана…' — тихая-тихая мысль.
— От лица Совета, — горделиво начал Везарол, — позвольте мне, Ваше Величество, напомнить, что единственная и справедливая кара за предательство — смерть.
— Я помню, — глухо сказал Раир. — Ибо сказано: 'Предавший же омерзительнее червя и мокрицы, и проклята память его на этой земле и в посмертии'.
— Вы утверждаете смертный приговор, Ваше Величество? — чуть живее, чем требовал этикет, спросил Ниедол.
— Нет.
Совет зашевелился, являя многоглазое и многоухое воплощение внимания.
Реана не смотрела на императора, определённо считая мух высоко у окна слева более интересными для наблюдения.
— К чему выбирать одну только справедливость, когда можно достичь и справедливости, и победы? Я утверждаю: выдать преступницу Реду Реану Шегдару нок Эдол в обмен на снятие последим осады с города. До выдачи содержать упомянутую преступницу строго, однако пристойно и сообразно её рангу.
— Но… — подался вперёд второй министр. Император вопросительно посмотрел на него потемневшими почти до черноты глазами — и Везарол умолк.
— У тебя есть, что сказать? — невозмутимо задал ритуальный вопрос император. На какой-то миг внимание Совета переключилось на ведьму, и Раир спрятал обе руки под стол, расцепил, стряхнул с них невидимую мерзость и устроил по бокам кресла, избегая коснуться даже своей одежды. — Есть ли у тебя долги, которые ты не хочешь оставить неоплаченными, или должники, с которых ты вправе потребовать долг?
— Нет, Ваше Величество, — сказала Реана, скользнув по нему глазами и остановив взгляд чуть правее. — Никто никому ничего не должен.
И самую малость склонила вперед прямой корпус.
— Уведите. И займёмся подготовкой переговоров, досточтимый Совет, — сказал Его Величество, обводя круг непроницаемыми глазами. Кажется, его нимало не заботило, что серьёзные решения не принимаются так.
XXVIII
Всё отнято: и сила, и любовь…
А. Ахматова
— Раир?
Раир был занят. Он сверял столбики цифр на клочьях чего-то такого замученного, что и не поймёшь, шёлк или бумага. И держал одной рукой голову, а другой — пальцем — жирную извилистую линию на карте. Судя по страдальчески нахмуренным бровям, линия рвалась из-под пальца со страшной силой.
— Раир! — почти зло потребовал внимания Ликт, уже полторы луны как граф ол Заште.
Раир поднял голову с руки.
— Это что за дурная шутка?
Раир молчал. Из щели между тяжелыми занавесями падал закатный луч глухого красного цвета, отсекая Лаолийца от остальной комнаты.
— Большей дури ты придумать не мог, да? Хоть и очень старался, да?
— Успокойся. В чём дело?
Ликт замер на миг.
— В чём дело? Да в том, что один император кого-то продал. Рыцарь, чтоб его, новый Дагено [Дагено — литературный персонаж, считавшийся образцом рыцарства], мечта всех баб Равнины!
Раир не двигался и смотрел так же неподвижно.
— Было бы лучше, если б я казнил, по закону?
— Было бы лучше, если бы ты её не продал Шегдару!
— Да как ты себе это представляешь?! — Раир встал, тяжело оттолкнувшись руками от стола. — Свести всё на нет, пойдя наперекор Совету? Чтобы уж наверняка проиграть войну, оставшись без войска и короны?
— А так ты выиграл? — саркастически бросил Ликт. — Ты же и к Эглитору её отправил тогда в расчёте, что её там прибьют?
Раир дёрнулся — рукой к мечу. Замер, убрал стиснутый кулак от рукояти, отвернул голову в сторону — лицо перечеркнул красный луч.
— Она же из-за этого тогда с тобой поругалась, это только я, дурак, не понял?
— Убирайся, — сдавленно сказал Раир. — Исчезни с глаз.
— Меня неприятней слушать, чем этих, которые под дудку ол Лезона в один голос хвалят самопожертвование и верность долгу? И хорошо поют, народ купится с потрохами! — зло бросил на прощание Ликт — и вышел.
Раир с силой ударил кулаком по столу. Потом сел на край. Тут Ликт ошибся. Похвалы слушать было ещё хуже. Гаже.
Он понял вдруг, что готов молить Вечных, чтоб она перешла на сторону Шегдара — лишь бы жила.
Закат погас, когда стало ясно, что молитва не даст облегчения. Хофо либо не слышал молящего, либо не обратил внимания за другими делами. Лазурный дракон на золотом шёлке оставался нарисованным. В голове бурлил всё тот же жгучий хаос.
Раир опустил руки, встал с колена и отвернулся от бога. Подошёл к окну. Сумерки съедали правильные контуры домов, размешивая город в единую массу, беспорядочную и бесформенную. Ещё более хаотичную оттого, что сильный ветер с озера нагнал туман, соединяя небо с землёй, не давая понять, где верх и где низ. Ничего чёткого, ничего определённого, только переменчивые, вьющиеся колдовской пляской белые пряди, растрёпанные, спутанные… То здесь, то там проглядывал из тумана край здания, черепица крыши, зубец стены, кусок шпиля — и вновь чёткие грани таяли, размывались, не давая глазу зацепиться.
Раир резко оттолкнулся от подоконника, шагнул к столу, сел, взял перо, чистый лист, рваными движениями зачёркал по пергаменту. Дел много, множество писем необходимо разослать, чтобы не терять времени, чтобы всё завертелось сразу, как только будет снята осада…
Снята осада.
Он придавил края пергамента, чтобы не свернулся, тщательно промокнул перо, вернул его в подставку. Встал, подошёл к двери, запер её. Вернулся в кресло. Сел, опустил лоб на сжатые кулаки. Беззвучно заплакал.
Через три дня, в конце второй луны после Порога полудня, на мост святого Тхэама, крупнейший из тех, что присоединяли к острову Новый город, выехала торжественная процессия. Возглавлял её герцог Ниедол; утреннее солнце полыхало на лазури и золоте его камзола. Следом, рядом с сонным Аджлокарцем, представляя городское дворянство, ехал ол Лезон; на его лице было самое официальное и бесстрастное выражение из возможных, а чуть выше — празднично дрожал в небе жёлто-зелёный флаг, прикреплённый древком к луке седла. Далее следовали трое стражников из городского гарнизона, далее — сама ведьма всё в той же одежде и со скрученными руками (коня вёл в поводу один из конвойных), далее — служитель храма Таго, и за ним — ещё пятеро стражников. Оставив толпу зевак по ту сторону моста, кавалькада проехала по обугленному Новому городу. Ведьма умудрялась сидеть так, словно выехала отдохнуть на королевской охоте, и выражение лица держала соответственное. И в городе, где зеваки не могли пропустить такое дивное представление, и на мосту, и на границе почти уже готового сняться лагеря, где их встретила такая же по пышности делегация… И потом, когда светская власть выдала получателю ведьму,
