Честно говоря, первая из названных тобой проблем ни перед кем ещё не вставала. Насколько мне известно, разумеется, — добавил он.
— И что мне делать?
— Пока — сказать мне, что ты хотела бы получить на ужин. Уже стемнело.
Реана только теперь поняла, до чего проголодалась.
— Хлеба и молока, — заказала она сконденсировавшемуся у двери слуге. — И, если можно, мёда хотелось бы…
Эглитор усмехнулся.
— Теперь понятно, почему ты такая тощая.
— А то! — улыбнулась Реана. — И всё-таки, что мне делать? Неужели вообще нет никакого решения?
— Какое-то определенно есть, — сказал Эглитор. — Пока что я советовал бы отправиться к Нанжину. Он по праву зовется Мастером Арна, и вполне может что-то подсказать.
— А я успею? — тихо спросила Реана. — Я имею в виду… Реда… она ведь…
— Успеешь, — заверил Эглитор. — На мой взгляд, ты не так давно весьма наглядно продемонстрировала, что её не выпустишь…А вот и ужин. И твое оружие тоже. Пусть благословение Вечных будет на этой трапезе.
— Пусть, — легко согласилась Реана, принимаясь за еду. Молоко было холодным, а хлеб теплым, и мёд пах летом в альпийских лугах — и благословение Вечных ничуть трапезе не повредило.
— Так ты думаешь, Нанжин поможет? — спросила она Мастера.
— Мало ли, что я думаю! Будущее ведомо Тиарсе, а не нам, смертным. Если ты настаиваешь… Я почти вполне убежден, что ты сама справишься с Редой.
— Как это? — удивилась Реана, перестав жевать.
— Это твоя история, а значит справиться должна ты сама.
— Нет, я не о том. Я… как я… разве я могу уничтожить Реду? Она же…
— Я не сказал 'уничтожить'. Твоя сила в том, чтобы изменять, милостию Килре.
— Я не уверена, что понимаю… — неискренне сказала Реана. На самом деле она была абсолютно уверена, что не понимает. — Изменить сложнее, чем уничтожить, да ведь? Как я смогу изменить Реду, если мне не под силу не то что уничтожить ее, а даже просто хоть как-то навредить? Как это возможно?
— Потом. Объяснять не имеет смысла, ты поймешь всё сама.
Реана пожала плечами. Потом так потом. Почему-то расспрашивать ей и не хотелось. Куда только девалось вечное любопытство? Ей хотелось спать, чем она и занялась сразу после ужина в отведённой ей комнате. И прекрасно выспалась. Когда завтра Эглитор спросил, не нужно ли ей чего-нибудь, она попросила кусок кожи, ножницы и нитку с иголкой, с помощью чего превратила свои штаны в клеш: когда штаны навыпуск, в обуви снега меньше. После полудня, отдохнувшая, она отправилась вдоль кромки леса на северо-восток, к дороге. Эглитор пожелал ей удачи на прощанье и добавил:
— Главное, человечек, никогда не забывай: ты — это ты. Неважно, что было, что будет: ты — это всегда ты, чем бы ещё ты ни была.
Реана только кивнула, сообразив, что на её вопросы, к чему это, Эглитор ответит, как вчера: потом сама поймешь.
Реда молчала, не желая обсуждать происшедшее, и даже не слишком издевалась над 'бестолочью'. Бестолочи даже стало как-то не по себе без ставшего привычным холодного и едкого голоса. До вечера они как раз успели добраться до большой дороги между Тегна-Лё и Куненом, где и остановились на ночлег. Быстро стемнело, и над лесом взошла полная луна: зелёная, огромная — такая, что у Реаны дух захватило от восторга. Она забыла даже, что собиралась спать, и сидела, не в силах оторваться от этого сияющего чуда, пока Реда не вернула её к действительности:
'Спокойной ночи', — саркастически пожелала она, и Реана расслышала мысль: 'Ненавижу луну!'
'А я — наоборот, — зевнула Реана, вспомнив, наконец, что хочет спать. — …В смысле, тебе тоже спокойной ночи…' — пробормотала она и заснула. Реда усмехнулась. Она знала, что не заснет сейчас. 'Детка' закрыла глаза, но Реда затылком (даже чужим) чувствовала холодный взгляд безумной луны. Ненавижу луну!
X
Реда. 8 лет до смерти
— Но примерно раз в год ты случайно поднимаешь глаза к небу,
видишь там полную луну и едва сдерживаешь желание
завыть по-собачьи от тоски, а о чём тоскуешь — и сам не знаешь,
да и не узнаешь никогда…
Макс Фрай
Тяжеленная, окованная железом дверь закрылась беззвучно и легко. Хотя с виду предположить силу в этой руке было трудно: обычная женская рука. Тонкая.
Она двигалась особым скользящим шагом дикой кошки. Рыси, ночной хищницы с фосфоресцирующими глазами. Двигалась так, словно была не в своей комнате, а на поле битвы. На охоте, по меньшей мере. Она столь же бесшумно села в кресло, положила руки на стол… И неожиданно, словно что-то сломалось внутри, на миг обмякла, бессильно уронив ставшую вдруг свинцово тяжелой голову. Хотя, только на мгновение, такое короткое, что семеро из десяти вообще ничего бы не заметили, а и те трое, что оказались бы достаточно наблюдательными, поломали бы головы: не померещилось ли? Померещилось, наверное. Потому что не может императрица даже на миг оказаться совсем маленькой, не очень уже молодой, смертельно усталой и беззащитной. И упаси небо не то что сказать — подумать о таком. Впрочем, ни одного возможного свидетеля не могло быть в принципе. Не то что при свидетелях — Реда и наедине с собой не прощала себе слабости. У императрицы не должно быть эмоций, она не должна ничего чувствовать. Без права на ошибку. Она — императрица, сгусток разума, предназначенный управлять. Не человек. Тем более, не женщина.
Она усмехнулась — криво и жутко, мимолётно провела пальцами по прохладному металлу Олинды. Свечи на стене ярко освещали стол и кипы бумаг на нём. Холодно-голубоватый свет полной луны просачивался в окно, разбавляя красноватый полумрак, как холодное молоко разбавляет чай.
Реда посмотрела на бумаги, мягко говоря, неприязненно. Более всего ей хотелось испепелить весь этот мусор одним небрежным жестом и лечь спать. Надо же человеку спать хоть пару часов за двое суток? Да, это человеку. Тебя оно не касается. И ещё, Реда прекрасно знала, что сейчас всё равно не уснёт. Потому что, засыпая, придётся расслабиться, а чуть только расслабишься, опять полезут ненужные совершенно мысли. Хотя мысли — это ещё ничего. А вот когда тебя одолевает беспричинная, первобытная, иррациональная тоска, и сжимается внутри, в районе солнечного сплетения, с ледяной неотвратимостью сжимается… Нет, в таком состоянии без дела сидеть совершенно противопоказано. И спать — тем более, ни в коем случае. Вчера следовало выкроить время на сон, пока всё оставалось в норме. А теперь только и остается, что глушить тоску работой. Тоже вполне муторной, сказать по совести.
Реда развернула первое, что попалось под руку. Первый абзац ('О великая, блистательная…') она привычно пропустила, не читая. Второй ('Я, ничтожный раб, покорнейше осмелюсь донести до сведения…'), в котором пишущий увлеченно занимался самоуничижением, бегло просмотрела в поисках имени. Имя обнаружилось только в самом конце, в виде завихристой подписи. Реда позволила губам на миг скривиться. Её наместник в Илире спешил засвидетельствовать своё почтение и в самых витиеватых выражениях призывал к императрице все блага мира в связи с Осенним праздником изобилия. Самым внушительным — и единственно запоминающимся — в авторе сего послания было его имя: Цуи а-Паэ а-Шео а-Зи-Зы- Чжао.
Реда меланхолично протянула руку с пергаментом к одной их свеч, поймала огонек и оставила
