Неужто вы жаждете свершения пророчеств и конца времен?
— Я жажду восстановить Империю и избавиться от Лаолийца, о чём ты прекрасно знаешь! А вот ты стремишься переждать бурю в шалаше, святейший Мастер! Или ты надеешься уцелеть, бездействуя? Что ты молчишь?
— Смирение пред гневом сильных и почтение к земным властителям суть украшения слуги Вечных, — возгласил Ксондак, приподнимая руки к небу.
— Я не всегда столь терпелив, как в охоте на Возродившуюся, святейший Мастер, — доверительно сказал Шегдар. — В критический момент я вспомню твои советы и разрублю узел.
— Да укрепит Хофо ваш разум, Ваше Величество, — ответил Ксондак, и глаза его ясно говорили, что вызов принят.
— Да укрепит Таго мою руку! — отозвался Шегдар.
Ксондак помолчал, склонив голову.
— И ещё, Ваше Величество. Вы следите за ситуацией в Дазаране? — не дождавшись ответа, Мастер продолжил:
— Вам не кажется целесообразным принять какие-либо меры?
— Например? — саркастически скривился Шегдар. — Объявить войну первым?
— Вашему Величеству следовало бы более пристально внимать Мудрому, а не Яростному [Хофо и Таго соответственно], и вы увидели бы другое решение. Уменьшить пошлины для дазаранских купцов и повысить цены на их камни, пряности и ткани.
— И тем самым признать поражение, ещё не начав войну? — возмутился Шегдар. — Уж лучше перебить тех зангских умников, которые подали Дазарану эту идею — добиваться новых позиций на мировом рынке! Я ожидал от тебя большего, святейший Мастер! После таких уступок Занга потребует себе если не весь Форбос, то, по крайней мере, право устроить там и свою колонию. И к Верго тогда наш контроль над Науро!
— А если вы не пойдете на эти уступки, Ваше Величество, то к Верго отправятся ваши планы по восстановлению Империи, потому что Кадар не выдержит атаки на четыре фронта. Или вы думаете, что Лаолийца надолго задержит армия Арны? Или что Занга откажется присоединиться к морским атакам Дазарана? Или что даже тогда Нанжин Арнский не сумеет убедить Совет Арнакии отказаться от нейтралитета?
Ксондак нок Аксот говорил бесстрастным голосом, не глядя на багровеющего императора.
Шегдар неожиданно вернулся к нормальной окраске и позволил себе усмешку.
— А ведь насколько всё было бы проще, святейший Мастер, — задумчиво сказал он, — если бы ты проявил должное рвение в охоте на Лаолийца.
__________________________________________
А при торенском дворе в Лаолии покой царил на удивление. Никаких интриг, одни интрижки. Правящий род в Лаолии любили, а Раир и вовсе считался одним из величайших рыцарей современности. И в значительной степени потому, что Раир, в отличие от нескольких своих предшественников, не пренебрег древней традицией: если король умирает задолго до нового весеннего равноденствия, принц должен отправиться в странствие или хотя бы на маленькую войну. Особенно, если прежде он себя зарекомендовать не успел. Раир успел. При дворе он проводил ощутимо меньше времени, чем на дорогах соседних и не очень государств. И умудрялся, тем не менее, сохранять за собой славу одного из обходительнейших людей; слава эта подкреплялась каждым его очередным визитом домой.
Через месяц после возвращения в Торен он тосковал по делу, с нетерпением ждал коронации, трепался с Ликтом, спорил с Занотой и принципиально не понимал намёков на то, что Лаолию понадобится наследник, и надо бы Раиру присматриваться к девицам. Девицы все были на одно лицо — обильно напудренное, круглое и глупое, — одинаково хихикали невпопад, краснели и размахивали ресницами. Даже Ликт, вначале испытавший феерический восторг при мысли, что сможет флиртовать с благородными дамами, быстро разочаровался в этом утомительном и бесполезном занятии. Имелись ещё дамы, которые на людях вели себя так же, как и девицы, но в отсутствие строгих свидетелей забывавшие не только о стыдливом румянце и очах долу, но и о некоторых других установлениях истинной веры. Дамы эти вполне устраивали Ликта, который, в процессе обучения этикету оттачивал на них свои таланты светского человека, и нагоняли тоску на Раира, который из всех столичных обитательниц по-настоящему общался только со своей кузиной, своевольной и умной вдовой лет примерно двадцати семи.
Так или иначе, времени у Раира оставалась уйма, и тратилось оно по большей части на размышления. Наверное, у каждого бывают в жизни периоды, когда одолевают философские раздумья. Причем такие, что сложно отыскать не только ответ, но порой и вопрос. Первый месяц весны выдался таким для Раира. Он вспоминал и обдумывал события то недавние, то случившиеся много лет назад, искал вопросы к бессмысленным на первый взгляд ответам… И боялся доводить мысль до логического завершения, потому что выводы иногда оказывались не то кощунственными и богохульными, не то просто безумными…
__________________________________________
Эрлони, турнир в честь юной Веимелле, дочери и наследницы Тиоты ол Эртой, короля Арны. Официальная версия гласила, что рука Веимелле достанется победителю турнира, но неофициальные источники, пожимая плечами, говорили, что, конечно, действительным кандидатом в мужья является Хонадж Кадарский, второй сын императора Тэдагжаа нок Эдол. Тэдагжаа опасался (и небезосновательно), что нетерпеливый принц не откажется равнодушно от кадарского престола, а примется расчищать путь к нему всеми подручными средствами. В силу этой же нетерпеливости Хонадж и ухватится обеими руками за корону Арны, от которой его, при условии женитьбы, будет отделять разве что немощный старик-король. Раир принц Лаолиец, тогда максималист и мальчишка, подумывал было составить Хонаджу конкуренцию по идейным соображениям, но вовремя сообразил, что победитель рискует попасться в руки Илру [бог брака], и решил, что политику пристала обдуманность, а не слепая убежденность, более приличная для рыцаря.
Турнир протекал вяло. Рыцари выезжали на ристалище покрасоваться, а не биться, и некоторые зрители больше внимания уделяли драке, начавшейся в толпе зрителей победнее. Инициатором её был тощий мужичонка в красной куртке, который быстро привлек к своей персоне внимание значительной части соседей. Внимание это было самым пристальным и проявлялось в непечатных воплях и размахивании кулаками.
На жёлтом песке ристалища тоже наметилось оживление. Будущий счастливый жених от души рубился с неким бароном, имя которого в памяти неблагодарных потомков не сохранилось. Барон сражался воодушевленно, не гнушаясь возможностью попижонить. Тем не менее (а вернее, как раз благодаря этому), победы он не добился. Обиженно бросил меч в ножны, вскочил на коня, всё ещё держа зачем-то в левой руке обломок копья.
Шум в беспокойном углу тем временем усилился: мужичонка в красной куртке проигрывал в затяжной драке и, в конце концов, был выбит прямо на ристалище, как раз под ноги коню раздосадованного барона. Конь фыркнул и, сочтя ниже своего достоинства связываться, перешагнул упавшего с аристократическим презрением в каждом движении. Но барон не последовал примеру мудрого животного, дёрнул поводья, заставив его недовольно развернуться на месте, и нашёл применение обломку копья: не поленившись наклониться, вогнал его в песок. Сквозь упавшего. После чего брезгливо встряхнул рукой, вытер её о шею коня и уехал.
Поступок барона вызвал в рядах зрителей неоднозначную, но живую реакцию. Большинство сочли верхом неучтивости уехать так, не простившись и не удостоив даже поклоном дам. (Дамы томно закатывали глазки и затаенно вздыхали о страстном мужчине). Некоторые добавляли, что выходить из себя не пристало дворянину, да и пачкать благородное оружие, пусть даже и сломанное, о какого-то… Фи!
— Это!… Это бесчестно! — возмущался Раир на скамье для почетных гостей. Рядом с ним сидел Шегдар, наследник кадарского престола, высокий бледный юноша с холодным лбом и циничными губами.
