недели, но у нас в распоряжении только недальновидные понятия о его песенной речи.
— Гафка — ученый-идиот, — заключила Лаокония. — И я не уверена в том, что могу назвать их язык речью.
— Значит, вы остаетесь к этому глухи, — мягко сказала Мари.
Лаокония нахмурилась и, пригрозила пальцем, парировала:
— Штука в том, замечу, что у нас есть только их слово об уменьшении популяции. Они воззвали к нам о помощи, а теперь препятствуют любой попытке полевого наблюдения.
— Они такие застенчивые, — сказала Мари.
— Они нарвутся своей застенчивостью на экспедиционный корпус Орбитального Центра, если не пригласят нас на это Большое Песнопение, — произнесла Лаокония. — О! Если Совет только признает целесообразность участия вооруженного экспедиционного корпуса!
— Это невозможно! — возмутилась Мари. — После Монлигола, практически каждый мыслящий вид в галактике ожидает, что Рукучп — последний полигон. Если мы испоганим следующий вид нашим грубым вмешательством…
— Вмешательством! — взвилась Лаокония. — Святоша в Земной Антропологической Службе! Знай, что удалением невежества — возрождаешь расы!
— Мы оцениваем только то, что у нас получилось, — сказала Мари. — Как это удобно. Возьмем Монлигол. Каждый знает, что насекомые разносят болезнь. Поэтому мы распыляем свое средство от насекомых, и напрочь уничтожаем важнейшие симбиотические сходства воспроизводства на Монлиголе. Есть чем гордиться!
— Вероятно, они просили нас, — процедила Лаокония.
— Нам нельзя было этого делать, — ответила Мари. — Это запрещено общепринятыми нормами.
— Ну… этого здесь никто не позволит, — пожала плечами Лаокония.
— Откуда вы это знаете?
— У меня достаточно на это простых аргументов, — огрызнулась Лаокония. — Поймешь, если Гафка явится. Но он что-то запаздывает.
Мари втянула воздух дрожащими легкими. Оставляя следы на земле, направилась к выходу из палатки и с шумом распахнула занавес. В это мгновение в лесу звонко зашелестела багряная листва. Подувший ветер донес слева от нее запах мятной покосы из долины. Она вглядывалась туда, где оранжевый шар Алмак заходил за горизонт, распространяя свое сияние вправо, на багряные верхушки леса. Радужные молнии вспыхнули в листве, и ветер затрепетал ими в таких же бликах последнего оранжевого дня.
— Ты видишь это? — настойчиво прицепилась к ней Лаокония.
Мари отвела взгляд от призрачных верхушек лесного массива к своим ногам.
— Нет.
— Что производит такую вибрацию? — не унималась Лаокония.
Мари встряхнула головой, убирая с воротничка униформы озорной белокурый локон.
— Скоро стемнеет. Он сказал, что вернется до полной темноты, — ответила Мари.
Лаокония нахмурила брови, отложив в сторону блокнот. Во всех делах ее «костыль»! Они ничего собой не представляют, кроме оживших пасхальных яиц! Если только… Она прервала поток мыслей. Ее внимание привлек отдаленный звук.
— Вон там! — Мари показывала в сторону сияющего участка леса. Струящийся пассаж мелодии повис в воздухе. Было похоже на пение менестреля. Пока они слушали, звучание сменилось на виолончель, наполняя всю округу утробным звуком. Багряная листва зашелестела с ним в резонанс. Постепенно музыка стихла.
— Это Гафка, — шепнула Мари. Она прокашлялась, громко произнося, осознавая. — Он выходит прямо из леса по дороге.
— Иначе не скажешь: все они как клоны. Одно слово — монстры.
— Да, они таковы формой, — согласилась Мари, — но их звук индивидуален.
— Не зуди про мою глухоту! — резко оборвала Лаокония. Она подошла к Мари. — Только бы они позволили нам присутствовать на их…
— Песнопении…
Шестифутовое Пасхальное яйцо с легкостью приблизилось к ним на четырех из своих пяти цепких стоп. Прозрачно сияющее наблюдательное устройство слегка наклонилось к палатке, оно было наполовину затемнено внутренним пигментом от заходящего солнца. Голубые и белые индикаторные ленты окаймляли огромные скрежещущие мышцы вокруг торса. Раструбное расширение рот-ухо, хорошо различимое на фоне желто-красного тела пониже наблюдательного устройства, втягивало многочисленные складки.
— Что за мерзкая тварь, — сказала Лаокония.
— Шш! — произнесла Мари. — Вы не представляете, какой у него острый слух.
Она помахала ему.
— Гааафкаа! — Потом прошептала: — Черт побери!
— Что-то не так? — спросила Лаокония.
— Я произнесла восемь звуков его имени вместо девяти, — пояснила Мари.
Гафка приближался к палатке, нащупывая себе дорогу тонким острием. Оранжевый рот-ухо растянулся, пропев 22-нотный пассаж:
— Мааррриии Ммммммедииллл.
Потом в 10-секундном исполнении:
— Лаоконннния Уииилкинннсонннн!
— Как восхитительно! — ахнула Мари.
— Я бы очень хотела поговорить напрямик, как мы учили вас, — сказала Лаокония. — Это песнопение слишком трудно для нас, чтобы усвоить.
Наблюдательное устройство Гафки склонилось в ее сторону. Подобранный голос завибрировал песней:
— Но культурный всегда приветствует песней.
— Конечно, — выдавила Лаокония. — Так вот, — она тяжело дышала, — можно нам получить разрешение присутствовать на вашем Большом Песнопении?
Его наблюдательное устройство склонилось к Мари, потом вернулось к Лаоконии.
— Пожалуйста, Гафка? — спросила Мари.
— Трудно, — завибрировал он. — Не знаю, как выразиться. Не имея понимания поддержки ваших людей, этот предмет не желателен для обсуждения.
— Вижу, — сказала Лаокония, оценивая его слова. — Это имеет отношение к вашим воспроизводящим традициям.
Устройство наблюдения Гафки заволоклось молочным цветом. Для двух женщин это послужило знаком его затруднительного положения.
— Теперь, Гафка, — сказала Лаокония, — нечто иное. Мы уже объясняли из расчета науки и этики, желая быть только настоящей помощью и ничем иным. Вы должны понять, что я и Мари здесь только для добра вашего народа.
Устройство наблюдения, повернутое в сторону Лаоконии, в этой части осталось неокрашенным.
— Если бы мы сумели поговорить с вашим народом без обиняков, — сказала Лаокония.
— Гафка, пожалуйста. Мы хотим только помочь, — поддержала ее Мари.
— Понимаю я, — произнес он. — Что мне еще сказать надо?
Больше его устройство наблюдения не окрашивалось.
— Но должен вопрос задать. Друзьям, возможно, это не понравится.
— Мы ученые, поэтому вы можете задать нам любой вопрос, какой пожелаете, — ответила Лаокония.
— Вы тоже стары для… размножения? — спросил он. Снова цвет его устройства затуманился. Осмотрительного Гафку вид Лаоконии неописуемо шокировал. Мари попятилась задом.
— Гафка! Ваш народ и мой народ являемся… ну, мы настолько отличаемся… Мы не можем. Нет способа… чтобы…
— Невозможно! — взорвалась Лаокония. — Неужто вы намекаете, что нас поимеют, если бы мы
