получил удар мечом по шее и упал окончательно – Зимобор мельком увидел лицо и узнал Хринга, одного из телохранителей Бранеслава. Кто-то из западных етов бросился туда, где Хринг только что стоял, и напал на Бранеслава. Зимобор только сейчас узнал княжича, когда тот стал отбиваться сразу от двоих. Впрочем, это его не смутило – с хриплыми яростными криками он успевал обороняться, даже сам нападал, ударил одного щитом по голове, сбил с ног и нанес быстрый удар мечом, пока противник не опомнился. Второй в этот миг бросился на него, целя мечом в грудь. Приблизиться Зимобор не успевал, но под руку ему попалось древко копья – наконечник оказался отломан, но и обломанным концом он ударил в лицо противника, прыгнул и быстро добил топором, отвоевал еще шаг пространства и прикрыл бок Бранеслава. Тот что-то крикнул – Зимобор не сумел расслышать за общим шумом, – что-то ободряющее, даже веселое…
И вдруг Бранеслав сильно качнулся и стал падать. Зимобор едва успел отскочить, прижался к борту, и тело безвольно упало на него. В груди Бранеслава торчала стрела, прошедшая насквозь, так что наконечник, похоже, показался наружу, не пробив, однако, кольчугу на спине. Немеющей от напряжения левой рукой Зимобор безотчетно вскинул щит, прикрывая княжича и себя, выпустил топор, присел и придержал голову раненого. Лицо у того было изумленное, с широко раскрытыми глазами.
– Все… – выдохнул Бранеслав, невольно вцепившись в древко у себя в груди, словно хотел вытащить, но сил уже не было даже просто потянуть. На губах показалась кровь. – Ма… матушка… не веле… ла…
– Стрелу не трогай, может, еще…– начал Зимобор, помнивший один случай, когда насквозь прошедшую стрелу удалось сломать и вытащить, так что раненый остался жив. Но не стал продолжать – кровь текла у Бранеслава через угол рта, а это значит, что пробиты легкие. От таких ран не оправляются.
– Не велела… обруча… Звяшка… пропала… теперь я… ма…тушка…
Бранеслав хрипел, захлебываясь, кровь текла на плечо и на доски палубы.
И вдруг в глазах у Зимобора потемнело. Воздух залила тьма, в ней мелькнул острый звездный блеск, напомнивший что-то уже знакомое. Лязгнуло железо, остро сверкнуло совсем близко, но он не мог пошевелиться, не чувствовал своего тела, как уже было с ним когда-то… Прямо в лицо ему глянуло прекрасное девичье лицо – знакомое, как может показаться знакомой сама смерть, рано или поздно приходящая к каждому без исключения. И лицо это было оживленным, радостным, полным озорного лукавства, словно юной резвушке удалась какая-то остроумная проделка. Где-то прозвенел обрывок смеха и затих, словно упали, осыпавшись, несколько колечек разрубленной кольчуги. В этом смехе слышалось торжество, ликование; во тьме коротко и ярко вспыхнули звезды, на миг обрисовав три фигуры под темными покрывалами. Две по бокам были темны, только угадывались в них согнутая старуха и рослая зрелая женщина, в скорби прячущие лица. А в середине стояла Дева с блестящими ножницами в руках, и на ее свежем лице было торжество одержанной победы.
И все пропало. Зимобор очнулся, чувствуя изумление, что сумел так надолго выпасть из битвы и не оказался при этом зарезан, как баран. И тут же понял, что время не двигалось, пока он видел звездную тьму, – уши резанул обрывок того же крика. А на коленях у него лежал Бранеслав, вытянувшийся, с застывшим лицом и неподвижным взглядом темно-голубых глаз. Кровь изо рта больше не шла.
Еще не осознав толком, что произошло, Зимобор подхватил его и, прикрываясь щитом, поволок тело назад, на «Медведя».
– Бранлейв ярл эр вэгин! – закричал где-то рядом один голос, потом другой, и вот уже на обоих кораблях и далее, где бились попарно другие суда, раздавался крик: – Хан эр вэгин! Он убит!
Уцелевшие хирдманы Бранеслава и вслед за ними славяне хлынули обратно, перебрались назад на «Медведя» и там встали, образовав короткую, но крепкую стену щитов на опустевшем, залитом кровью и заваленном телами пространстве. Несколько человек с етландского корабля пытались преследовать их, но получили отпор, остальные почему-то их не поддержали. Зимобор успел бегло оглядеться поверх края щита: один из Бранеславовых кораблей уходил к берегу, другой стоял, прикованный крючьями к своему противнику. Людей на нем оставалось немного, но кто они, свеи или еты, нельзя было разобрать. Ни тех ни других никто не побуждал к дальнейшей битве.
– Рубите крючья! Отходим! Назад! – распоряжался Гутторм Длинный, один из свеаландских десятников Бранеслава. – Мы должны хотя бы увезти тело. Быстрее, Грим, вон секира, руби с той стороны! Видите, Рагнемунд тоже убит.
Услышав это, Зимобор не сразу понял, потом огляделся еще раз. Да, могучей фигуры Рагнемунда конунга нигде не было видно, ни на одном из кораблей не раздавался его громкий голос, не мелькал стяг. Никто не мешал им освобождать корабль и разбирать весла.
Вскоре они уже гребли назад к вершине фьорда. Никто их не преследовал. Вспомнив о Доброгневе и его дружине, Зимобор вертел головой, пытаясь их отыскать. Не может быть, чтобы из всей славянской дружины остались только он, Призор, Буданя… Вон еще Радоня на скамье у мачты, а вон Репей лежит на палубе, опустив разлохмаченную голову на окровавленные руки, но вроде бы живой… А вон Зверь – Зимобор узнал его башмаки с медной прошивкой, которые он не далее как позавчера выиграл в кости у одного из свеев и очень этим гордился. И как-то уж очень тихо он лежит, а лица его не видно под обломками щита…
Когда «Медведь» подошел к берегу, там уже стоял «Быстрый Змей», что пришел раньше, а также толпилось множество народа. Дружина Ингольва конунга ждала в боевой готовности, и конунг велел своим людям помочь тем, кто возвращался из битвы. Иначе у тех не хватило бы сил самим вытащить корабли и вынести убитых и раненых.
Из дружины, ушедшей в бой, вернулось чуть больше половины. Почти все были ранены. Поднимая вместе с Настылой, старым телохранителем Бранеслава, тело княжича, Зимобор увидел, как с берега ему навстречу бежит воевода Доброгнев – без шлема, с повязкой на голове, сквозь полотно которой проступило пятно крови.
– Ах, сыночек, сыночек! – бормотал тот совсем по-стариковски, как не пристало прославленному воеводе, и в голосе его была такая искренняя боль, как будто Бранеслав и впрямь приходился ему сыном. – Что же ты наделал-то, деточка, цветочек наш лазоревый! Что же я батюшке твоему скажу-то – не уберег я тебя, соколик ты наш ясный…
Зимобор с Настылой вынесли тело на берег и положили на траву. Сил не было даже на то, чтобы разогнуться, и Зимобор сел рядом с мертвым. Доброгнев встал на колени, широкой грубой ладонью с нежностью провел по неподвижному лицу и закрыл голубые глаза. Стрела так и торчала в груди, хотя теперь уже ничто не мешало ее вынуть.
– Как же так… – дрожащим голосом спросил воевода и перевел взгляд на Зимобора: – Ты видел, да?
– Что видеть? – устало отозвался Зимобор. – Вон – стрела. Все равно не выжил бы – легкие пробиты.
Кровь на подбородке и на шее Бранеслава уже высохла, Доброгнев попытался было ее вытереть, но не смог и снова закрыл лицо руками. Он не привык плакать и не мог себе такое позволить на глазах у дружины, но он очень хорошо понимал – погиб единственный сын Столпомира, погиб, не оставив других наследников. Этого мальчика, трехлетнего, он когда-то сажал на коня под ликующие крики дружины; двенадцать лет наблюдал, как тот растет, как сражается с ровесниками сначала деревянным мечом, потом железным, но тупым; потом гулял на пиру в честь двенадцатилетия княжича, получившего настоящий меч и ставшего мужчиной… В нем видели надежду, будущее, гордость и продолжение рода полотеских князей – и вот он лежит, навек закрыв свои соколиные очи, и не будет ни будущего, ни надежды, ни славы…
Зимобор глянул на море. Люди Рагнемунда не спешили подходить к усадьбе, их вообще не было видно.
– Говорят, их князь тоже убит, – сказал он Доброгневу и сам понимая, насколько слабо это утешение.
Для Бранеслава больше ничего нельзя было сделать. С трудом поднявшись, Зимобор пошел назад к кораблю. Ему все хотелось пересчитать своих и убедиться, что их не так мало, как казалось.
А убитых и раненых уже выносили на берег. Ему попался Рыбак, пытавшийся, сидя на земле, залепить рану на плече разжеванным хлебным мякишем – простое средство остановить кровь, если некогда или нечем перевязывать, поскольку уж кусок хлеба у любого воина в мешке или за пазухой найдется. При виде него Зимобор вдруг увидел, что рука дергает и болит – оказывается, рукав стегача прорван и волокна льна намокли в крови. Когда и как это случилось – он и не заметил. Надо было идти в усадьбу, раздеваться, мыться и перевязываться. Надо…
