'Цезарь Борджа попробовал действовать одним лишь злом. Но… зло можно употреблять только в маленьких дозах, не то оно погубит'.
Или вот сам Пескара, прямо по-бисмарковски, говорит о Мак-киавелли:
'Есть политические фразы, которые полны значения для умной головы и спокойной руки. Но они становятся недостойными и гибельными, если их произнесут дерзкие уста или напишет преступное перо'.
Либеральный культ Бисмарка как героя здесь в полном расцвете. 'Посланцу судьбы' разрешено, действовать 'по ту сторону добра и зла', — но горе, если народ захочет последовать этой максиме!
За исторической концепцией Мейера скрывается почтение к бисмарковской 'реальной политике' и политиканским маневрам в общественных верхах — к политике, превратившейся в глазах либеральных идеологов в самоцель и 'чистое искусство'.
Таким образом, исчезновение народной жизни, народных движений из исторического романа, переход его к изображению искусственно изолированных верхушечных общественных слоев- это далеко не только художественная проблема. У Виньи в этом выразилось реакционно-романтическое противодействие прогрессивно-демократической концепции Вальтер Скотта. У Мейера, который не был настроен так сознательно реакционно, в этом проявилась победа национал-либерального течения в либеральных кругах стран немецкого языка. Швейцарец Мейер слишком независим, лично и художественно честен, чтобы подпасть целиком и полностью под влияние апологетических эксцессов германских национал-либералов; произведения Мейера неизмеримо выше тогдашней германской литературно-исторической продукции. Но именно поэтому они так выразительно показывают, как сильно было давление, оказываемое на исторический роман либеральным отчуждением от народа.
Чуждость народу сказывается почти во всех произведениях Мейера в прямой форме: исторические события разыгрываются исключительно 'наверху', неисповедимый ход истории открывается в политических актах и мучениях совести одиночек, отделенных даже от 'избранного' общества и непонятных даже 'избранным' людям. Но и там, где народ хоть немного попадает в поле зрения, он изображен как аморфная, стихийная, слепая и дикая масса; она становится все же мягкой как воск в руках одинокого героя, который может из нее вылепить, что ему вздумается ('Юрг Иенатч'). Более самостоятельно и индивидуально написанные фигуры людей из народа выражают по большей части либо слепую преданность героям (стрелок из 'Святых'), либо слепое преклонение перед ними (Лейбенфинг в 'Паже Густава Адольфа').
Когда же Конрад Мейер рисует все-таки судьбу человека из народа, хотя бы в эпизодической фигуре, противоположность его восприятия восприятию классиков исторического романа бросается в глаза еще резче.
В новелле 'Плавт среди монахинь' рассказывается о Гертруде, деревенской девушке, храброй и энергичной, но строго воспитанной в католической вере. Она дает обет стать монахиней и хочет его исполнить, несмотря на то, что все ее существо противится этому, несмотря на то, что она любит юношу и могла бы стать; его женой. В женском монастыре пострижение используют для фабрикации чудес: послушница должна надеть на голову терновый венец и нести большой крест; ее примут в монахини, если она не упадет под его тяжестью. Суеверные люди думают, что послушницам помогает святая дева; в действительности же тяжелый крест незаметно подменяется другим, похожим, но легким. Обстоятельства, о которых мы здесь не будем говорить, позволяют Поджо, рассказывающему эту историю, открыть девушке подготовляемый обман, и Гертруда берет тяжелый крест, чтобы испытать, действительно ли святая дева хочет видеть ее монахиней. После героических усилий Гертруда падает под тяжестью креста. Теперь она может стать счастливой женой любимого человека.
Как же относится к этой истории Поджо, а с ним и сам К. Ф. Мейер?
Поджо рассказывает:
'Так сделала она и спокойная, но сияющая от счастья, стала спускаться со ступеньки на ступеньку. Она снова была простой крестьянской девушкой, которая охотно и скоро забывала о захватывающем зрелище, какое она дала массе в своем отчаянии, потому что теперь она была предоставлена своему скромному человеческому желанию и могла вернуться к обыденной жизни. Короткое мгновение эта крестьянка казалась моим потрясенным чувствам воплощением высшего существа, демоническим созданием, ликующей истиной, которая разрушает видимость. Но что есть истина? — спросил Пилат'.
Мы привели эту цитату потому, что сравнение Гертруды с Доротеей Гете и Дженни Дине Вальтер Скотта выпукло представит нам противоположность двух периодов исторического романа и в то же время вскроет общественную базу его нового типа. Остановимся только на важнейших сторонах этого контраста.
Во-первых, способ, которым выражается у Мейера храбрость его героини, несколько декоративен и эксцентричен. Писатель не дает широкого развертывания внутренних, скрытых качеств этой молодой крестьянки, а ограничивается изображением короткого и единичного действия, в котором главное — это, с одной стороны, крайнее напряжение физических сил, а с другой — живописно-символический элемент (крест и терновый венец).
Во-вторых, героический взлет Гертруды рассматривается вне жизни, даже как исключающая противоположность повседневной жизни. Возвращение к обыденности у Гете и Вальтер Скотта- это эпическое изображение судьбы, намек на то, что в бесчисленных простых людях дремлют такие же силы, которые только случайно (т.- е. в силу исторической и индивидуальной случайности) не пробудились и не проявили себя. Для Мейера 'будни'-это противоположность 'демонической мощи'. Поэтому возвращение к повседневной жизни у Мейера означает ликвидацию 'героического мгновения', его исчезновение перед лицом заурядной женственности. Это прямая противоположность Гете и Скотту, у которых героизм человека, вернувшегося к спокойному трудовому быту, оставляет реальный след в судьбах других людей, показывает внутреннее потенциальное богатство народных масс и даже для личности самого героя не проходит бесследно, а только 'снимается' в том двойном смысле, какой дает этому термину диалектика.
К. Ф. Мейер изображает Гертруду как нормального человека, а не 'демоническую' истеричку на манер Гюисманса, Уайльда или Д'Аннунцио. Это показывает, что Мейер, писатель времен упадка, — все-таки выдающийся художник. Однако он уже настолько заражен декадентством, что сам с известной долей меланхолического скепсиса жалеет о правильности своего чувства.
Такое восприятие выражает дух нового времени. Герои произведений Мейера всегда ходят на цыпочках, чтобы другим и себе самим показаться выше ростом. Они хотят уверить себя и других, будто они всегда обладают той духовно-нравственной высотой, которой достигли в один из моментов своей жизни, — может быть, даже достигли не реально, а только в своих мечтах. Роскошные складки исторической одежды должны скрадывать неестественность их позы.
Внутренняя слабость, идущая об руку с болезненной жаждой величия, имеет в своей основе оторванность от народа. Повседневная народная жизнь кажется писателю плоской, низкой прозой и больше ничем. С этой жизнью не могут иметь органической связи исторический подъем, большие страсти. Как сказал Вуркхардт, герой есть то, 'чем не являемся мы'.
К. Ф. Мейер по своим этическим и эстетическим качествам стоит несравненно выше немецких буржуа, вырождающихся на протяжении 1848–1870 годов из демократов в бисмарковских национал-либералов. Связь его творческого развития с общественно-исторической судьбой его класса очень сложна. Тем не менее самые интимные, душевные и художественные проблемы его произведений отражают именно этот исторический этап в нисходящем развитии буржуазного класса.
Образы людей Ренессанса в его произведениях являются художественным воплощением либеральной половинчатости и малодушия, а 'одинокие' герои носят типичные черты упадка немецкой демократии.
5
Главное значение Конрада Фердинанда Мейера для истории литературы состоит в том, что исторический роман кристаллизуется в творчестве этого писателя как особый жанр. Уже Флобер обратил внимание на отличие исторического романа от других эпических жанров, пытаясь 'применить' методы нового реализма к истории, в которой Флобер распознал особую область для работы художественной мысли. Но К. Ф. Мейер — единственный писатель этого переходного времени, посвятивший все свое творчество историческому роману и создавший специальный метод для художественной обработки истории.
Из предыдущей главы читатель знает, как различен подход к историческому материалу у Мейера и старых романистов.
