вулканов и землетрясений, торнадо и молний…
Да, Серогост прав, — подумал я. — Ребят очередью из пулемета не срежешь и
гранатами не забросаешь. Но как умудрились из аур сделать подобие бронекостюмов?
Когда-то читал, что йоги и прочие просветленные посредством медитаций умеют
уплотнять кожу, замедлять сердцебиение, управляют организмом как хорошей
машиной. Потом сидят под водой по полчаса, ходят босиком по битым стеклам и
раскаленным камням, спят на досках с вбитыми остриями кверху гвоздями. Но чтобы
подобное творили с энергетической составляющей! А мечи? Чувствуется — такой
клинок разрежет бетон или легированную сталь. Чудится мне, что эти два конопатых
и светловолосых парня с легкостью положат отряд отборнейших американских
спецназовцев. Да и сверхкрутые «храмовцы» спасуют… Ох, и непростая тут
деревенька… Интересно, какие еще сюрпризы подстерегают?
Картинка перед глазами мигнула, взор проник на второй уровень, более глубинный,
теневой… На бескрайней серой равнине кружили два закованных в блестящий
серебристый металл воина. Доспехи толстые и мощные, как броня танков. Из щелей
забрал били лучи белого света, руки и туловища бойцов опоясывали кольца
жемчужного сияния. Длинные вычурные клинки сталкивались и разлетались, выбивали
снопы оранжевых искр. Каждый шаг воинов сопровождался землетрясением, по твердой
как асфальт почве змеились мелкие трещинки, взвивались столбики пыли. В темном
мятущемся небе сверкали ветвистые молнии. Мгновения темноты чередовались с
ярчайшими вспышками, картинка получалась двумерной и резкой, контрастной.
Я отпустил теневое зрение, вновь очутился в саду. Над головой голубое небо и
яркое солнце, вокруг сочная зелень, шорох листьев и пение птиц. С трудом
успокоил дыхание, стер со лба холодный пот. Осторожно покосился на мальчишку –
не заметил ли моих странностей. Но тот поедал глазами парней, азартно кричал,
подбадривал. Вздрагивал всем телом, будто порывался вклиниться в тренировочный
бой и показать дуракам, как правильно бить.
Бойцы устали. Лица раскраснелись, движения стали замедленными и неверными.
Тяжело дыша, парни кружили по полянке, угрюмо смотрели друг на друга, пытаясь
найти брешь в защите, поймать хитростью. Но я понял — силы и мастерство примерно
равны. Победит тот, кто умудриться устоять на ногах.
— Ты за кого болеешь? — спросил я у паренька.
— За того, кто выиграет, — безапелляционно заявил тот. — Но уже четвертый бой не
могут решить кто лучше.
— Удобная позиция, — признал я. Глянул на бойцов и спросил: — Братья?
— Ага, — кивнул мальчишка. Стиснул кулаки и крикнул: — Ну что же вы? Ворон
поднажми! Бориска, не спи, он открытый! Бей!..
— Сам когда вырастешь, тоже будешь сражаться? — с улыбкой поинтересовался я.
— Конечно! — горячо воскликнул Серогост. — Уж тогда покажу, как надо биться…
Главное, чтоб в ученики один из волхвов принял. Но я буду стараться, выучусь…
Паренек помахал кулаками в воздухе, сокрушая невидимого противника. Лицо
раскраснелось, в глазах лихорадочный блеск. Я понял, что в воображении видит
себя могучим и непобедимым воином, с пылающим взором и гордой осанкой. Улыбнулся
краешком губ — детское самолюбие хрупкая вещь, — и поинтересовался:
— А без ученичества никак? Можно и просто тренироваться, заниматься с мечом.
Паренек тяжело вздохнул и скривился, открыл рот, дабы ответить. Но его
опередили. Послышались звуки шагов и хруст веток, раздался густой хрипловатый
голос:
— Нельзя! Лишь ученики волхвов имеют право брать в руки оружие.
Я обернулся и увидел Велимира. Старик белой тенью застыл на краю полянки.
Поглаживал длинную седую бороду и улыбался. В левой руке длинный резной посох –
скорее символ власти, а не опора для одряхлевшего тела.
Парни остановили бой, опустили мечи и низко поклонились.
— Гой еси, Велимир! — прогудели в один голос.
— Поздорову, молодцы! — сказал старик. — Продолжайте. Я не к вам.
Бойцы пожали плечами, скользнули заинтересованными взглядами по мне и мальчишке
— видимо раньше не замечали увлеченные учебным сражением, — отвернулись и стали
в стойки, вновь зазвенели мечами.
Волхв бросил взгляд на мальчишку и нахмурился. Серогост вздрогнул и повертел
головой в поисках пути отступления. Но понял, что пойман на месте преступления.
Скорчил унылую физиономию и шепнул одними губами:
— Теперь точно накажут.
— Обязательно, — пообещал старик. — Тебе еще рано думать об ученичестве. Года
через два пройдешь Посвящение, обретешь взрослое имя и бога-покровителя… Вот
тогда и поговорим. А теперь марш домой! Иначе отец сегодня узнает, куда
постоянно убегаешь.
— Дедушка Велимир! — взмолился мальчуган. — Но интересно же! Я тоже хочу быть
волхвом!..
— Путь мудрости осилит не каждый, — сурово сказал старик. Но глядя на жалобную
физиономию паренька, сжалился и добавил: — Однако у тебя есть все для того,
чтобы достигнуть вершин, Серогост. Мечты имеют обыкновение сбываться… А теперь
брысь! Еще раз застану на тренировочной площадке, точно скажу отцу.
— Спасибо, дедушка Велимир! — воскликнул осчастливленный паренек. Вскочил на
ноги и поклонился. — Я буду стараться, докажу! Я смогу, сумею!..
Мальчишка развернулся и помчался так, что пятки засверкали. Юркнул в кусты,
растворился среди густой листвы и пышных раскидистых лопухов. Громкий треск
веток и топот босых ног быстро затихли.
— Сорванец, — поморщился Велимир, — Еще намучаемся с ним.
— Но он знает, чего хочет, — возразил я. — Это редкость даже для взрослых.
Поднялся с земли, отряхнул пыль и налипшие травинки. Морщинистое лицо волхва
разладилось, губы растянулись в добрую понимающую улыбку.
— Вижу, нашел друга. Ты прав, мальчик хороший и подает большие надежды. В нем
есть сила воли и свобода духа. Осталось привить чувство справедливости, научить
отличать черное от белого.
— Сам научится, — отмахнулся я. — Рано или поздно.
— Тоже верно, — степенно кивнул старик. — Умный — тот, кто читал много книжек.
Мудрый — кто испытал на своей шкуре. Первое — пустая скорлупа от ореха, а второе
— горьковатое, но питательное ядрышко. Но я не зря сказал, что путь мудрости
труден и тернист. Один человек сломается и прогнется под ударами судьбы. Другой
окрепнет, превратиться в булатный клинок. Суть в том, что ломких людей гораздо
больше. Надо распознать. А потом или бросать с обрыва, чтобы расправил крылья,
или просто учить твердо ходить по земле.
— Жизнь не спрашивает, каков ты, — пробормотал я. — И есть ли у тебя крылья.
Бросает и смотрит с гаденьким любопытством садиста — полетишь или превратишься в
кровавое пятно. Поневоле приходится раскрывать парашют.
— Хорошо, когда он есть, — подхватил Велимир, добавил без улыбки: — И неплохо
если раскроется. Но это философия, а нам надо ходить по земле, даже если витаем
в облаках…
— Золотая середина? — спросил я.
