люстры. Слишком светло.
Он прошел мимо. Дошел до угла и неожиданно повернул обратно. Нельзя бояться, что из каждой парадной следят.
Он идет слишком быстро. Ничего, лучше так, чем плестись. Тем более что дом Феликса уже совсем близко.
Дверь он, кажется, тоже рванул чересчур резко. Зато теперь все, он уже внутри. Осталось только подняться по лестнице.
На подоконнике сидит мужчина! Значит, все-таки…
— Здравствуй, Виктор.
— Феликс?! — Он остановился, но дверную ручку не отпустил.
— Извини, что напугал тебя. Там, на улице, я не мог понять — ты это или не ты?
Он должен немедленно успокоиться.
— Значит, это ты изучал мою спину? А я, признаться, думал, что совсем другая личность.
— Я это понял, когда ты прошел мимо нашей парадной, демонстративно отвернувшись.
А он и не почувствовал, что отвернулся.
— Поэтому и решил тут подождать. Если это все-таки ты, то ведь не ради прогулки по нашей ничем не примечательной улице рискнул выйти из гетто.
— Я не совсем оттуда.
Феликс не обратил на эти слова внимания. Но почему-то молчал, опустив голову. Наконец заговорил:
— Мария, сам знаешь, очень впечатлительна. А теперь особенно. И жизнь такая, и она… видишь ли, мы ждем прибавления семейства.
Надо сказать, что он понимает…
— Время для этого, конечно, не самое подходящее.
Но раз уж так получилось. — Феликс поднял голову. — А вдруг будет сын.
— От души желаю.
— Тесть, правда, не доволен. Говорит, что даже сын теперь некстати.
— Рождение ребенка всегда кстати. А вот убийство…
— Извини, я не спросил…
— Пока мы еще живы.
— Надеюсь, все?
— Все.
— Слава богу. — Он опять уставился в пол. А раньше никогда не смущался.
— Виктор… Ты не обижайся, но сперва я поднимусь один. Подготовлю Марию. Я быстро, сразу вернусь за тобой. Не обижайся, пожалуйста.
— Да что ты! Иди. Он не обижается.
Виктор слышал, как Феликс поднимается по лестнице. Как открывает дверь. Закрывает. Теперь здесь совсем тихо. Будто наверху, ни за одной дверью, никого нет. Люди научились даже в своих квартирах жить беззвучно.
Что Феликс говорит Марии, как объясняет, зачем он пришел? Надо было сразу сказать.
Но ведь неожиданный приход объясняют только чужому человеку. А Феликсу не надо.
Не в неожиданности дело, а в том, почему он пришел. Это тот, давний приходил сюда просто так. Поднимался по лестнице, этой же, только освещенной, звонил в дверь. Ее сразу открывали, были ему рады. А теперешний он, который тут стоит в темноте и ждет… Нет, нет, он тот же! Виктор напрягся, заставил себя почувствовать это: он — тот же. Ничто его не изменило!
Он неожиданно шагнул вверх. Одна ступенька. Две. Три. Вот ведь поднимается по лестнице, как обычно.
Дверь приоткрылась, когда он был уже почти возле нее.
— Входи. — В передней Феликс привычно протянул ему руку. Значит, он тоже прежний. — Раздевайся, Мария укладывает девочек, сейчас выйдет.
Только здесь, на свету, Виктор увидел, до чего грязное и мятое у него пальто. И ему стало неловко. Правда, Феликс делает вид, что это его не смущает. Открыл дверь на кухню.
— Извини, что веду сюда. — И стал поспешно убирать со стола детские чашечки, тарелки. На одной н е доеденный кусок хлеба. — В столовой теперь спят девочки. В их комнату вселили…
А он как раз рассчитывал на то, что детскую можно замаскировать шкафом…
— …к счастью, наш штурмбанфюрер укатил в свой «фатерланд». Отпуск получил за какие-то особые заслуги. Да черт с ним!
Значит, здесь им нельзя…
— Хочешь, пока ждем Марию, принять ванну? — Феликс распахнул дверь в ванную, зажег свет. — Вода в колонке еще теплая, Мария недавно топила.
— Спасибо.
Он уже давно не мылся. Все они давно не мылись и не раздевались. Но ведь не ради этого он пришел…
Феликс открыл кран, и из него знакомо полилась вода.
— Сейчас принесу другие брюки. Мыло, извини, только такое, жидкое. — Он показал на баночку с темно-зеленой жижей.
Виктор смотрел, как наполняется ванна, как пузырится вокруг струи вода. Кивнул Феликсу — спасибо, — когда тот принес свои брюки и рубашку. Впрочем, кивнул, уже когда закрылась дверь.
Потом он лежал в ванне, и его мягко обволакивало тепло. Все тело чувствовало это забытое тепло. Мгновеньями он спохватывался, что дремлет. Заставлял себя разодрать веки, шевелить пальцами рук, ног, чтобы на самом деле не заснуть. Не хватало только такой бессмыслицы — утонуть в ванне.
И все-таки он, кажется, на миг заснул, даже приснилось что-то хорошее — летний день, озеро, солнце. Когда услышал голос Феликса, не сразу сообразил, где он.
— Профессор, чего не отвечаешь?
Это они еще на первом курсе так прозвали друг друга.
— Я сейчас. Сейчас выйду.
— А Мария уже решила, что ты утонул. Посылает меня спасать.
Он окончательно вернулся в явь. Хотел сказать, что не его и не из ванны надо спасать. Но об этом потом. Сейчас надо быстро выпустить воду…
Яник уже столько времени немытый…
Вытираясь, он случайно глянул в зеркало и… почти не узнал этого заросшего щетиной человека. Он, конечно, знал, что давно не брит, сокрушался, что отец из-за окаймляющей лицо седины окончательно постарел. И Марка борода не украшает. Но что сам он так выглядит… Даже странно, что Феликс узнал его.
— Профессор, ты уже готов? — Феликс опять постучал в дверь.
— Готов. — Надо было сказать, что еще хотел бы побриться.
Он снова глянул в зеркало. К тому же эта щетина слишком подчеркивает его не арийский вид.
— А борода тебе идет, — улыбнулась Мария, скрывая свое смущение.
— Только непонятно, откуда в ней рыжие волосы, — Феликс тоже улыбался. — Какая-нибудь бабка случайно не согрешила, а?
— У тебя одни грехи на уме, — махнула рукой Мария. Рожать ей, пожалуй, через две-три недели.
— Почему одни грехи? Виктор может подтвердить, что вне дома я вполне серьезный человек.
Он может подтвердить только старание обоих делать вид, что его приход их ничуть не взволновал. Но они встревожены. Сильно встревожены. Поэтому надо не откладывать разговора.
— Я бы ни в коем случае не решился подвергнуть вас опасности и прийти, если бы не безвыходность нашего положения.
Феликс опять — что за привычка у него появилась! — опустил голову. А Мария, наоборот, смотрела на него так, будто именно глазами, удивленно-испуганными глазами, вбирает каждое его слово. И он объяснил, откуда пришел, сколько времени они уже там, что больше им не выдержать, особенно Янику.
