Феликс пожал плечами.
— Вряд ли, если до сих пор не вселили. Зачем стеснять господ, живущих в таком респектабельном доме? С ними надо, по крайней мере, до поры до времени, заигрывать.
— Да и… некуда.
— Можно в самую маленькую комнатку, — решился встрять Виктор. — Даже в каморку. Только замаскировать вход шкафом.
Стефа молчала. А Мария то загибала край клеенки на столе, то распрямляла его.
— С едой мы, конечно, поможем.
— Не в еде дело. Запрещено ведь. И если кто-нибудь, даже прислуга, донесет…
— Вероника?! Она не только не донесет…
Стефа прервала ее:
— Я Веронику уволила. Поверила, дуреха, какому-то сердцееду, что женится. — Она умолкла, явно ожидая сочувствия. Не дождавшись, принялась оправдываться: — Не могу же я устраивать в своем доме приют для обманутых девиц. Да и какая из прислуги с ребенком работница? Я уже наняла другую. Старую деву, по крайней мере, на свидания бегать не будет.
Мария по-прежнему загибала и распрямляла край клеенки. Феликс о чем-то думал.
Вдруг за дверью закашлял ребенок. Виктор вздрогнул, но сразу спохватился — здесь можно кашлять, это в подвале нельзя.
— А если некоторое время обойтись без прислуги? — неожиданно спросил Феликс.
— Как это… без прислуги?
— Живешь одна.
— Все равно. Алину все равно не могу. Как же я объясню знакомым, которые приходят, отчего это я вдруг заслонила шкафом дверь в бывшую мамину комнату? А не заслонить, чтобы она просто так там жила… Теперь такие строгости!
Феликс молчал, и она это приняла за согласие. Заговорила более уверенно:
— Придут ночью проверять, нет ли посторонних, а у Алины никаких документов нет, волосы и глаза черные. Сразу поймут, кто она.
Сейчас ему, наверно, надо подняться, чтобы избавить Феликса с Марией от необходимости унижаться перед Стефой. Да и саму Стефу освободить от этих объяснений. Но тогда он должен будет вернуться в подвал ни с чем…
Нет, ему нельзя подняться и уйти. Но и оставаться, ставить людей в такое трудное положение — тоже нельзя.
— А если… — Феликс умолк, словно что-то обдумывая. — Если у Алины будет какой-нибудь документ?
— Откуда?! — Даже Мария удивилась.
Он не ответил. Только более спокойно повторил:
— И все-таки допустим, что у Алины будет какой-то документ.
— Так ведь… наверно, фальшивый.
— Во всяком случае, не на имя мадам Зив.
— А фотография? — ухватилась Стефа. — Даже на временном удостоверении должна быть фотография.
— И отпечаток пальца, — уточнил Феликс.
— Отпечаток — это неважно. А вот то, что Алина черноволосая…
— У меня есть перекись, — поспешила успокоить ее Мария. — От перекиси волосы, сама знаешь, как светлеют.
Феликс опять что-то обдумывал.
— Откажи той, которую хотела нанять, и сможешь всем говорить, что Алина — вместо уволенной Вероники.
— Что ты? Как же… Как же я могу… чтобы Алина…вместо… Нет, нет! И… и я же потому уволила Веронику, что не хочу с ребенком.
Не возьмет она их. Не возьмет.
— А… — Феликс опять уставился в пол, — …а без ребенка?
— Исключено! — Виктор понимал, что крикнул слишком громко, и повторил тише: — Это совершенно исключено.
— Не бурли. И ты, — Феликс снова смотрел на Стефу, — не торопись отказывать. От того, что мы с тобой сейчас решим, зависит — давай все называть своими словами — расстреляют ли Алину с ребенком или нет. Можно, конечно, успокаивать себя надеждой, что их в том погребе не обнаружат. Но они там замерзнут. Понимаешь, замерзнут! Я не представляю себе, как они до сих пор живы. Особенно Яник.
Виктор не выдержал.
— Я понимаю, что хочу от вас… от всех вас непосильного…
— Оставь свое благородство на потом, — прервал его Феликс.
Стефа молчала.
— Видишь ли… — Феликсу этот разговор тоже дается все с большим трудом. — Если только бояться, только думать о том, что они могут найти, покарать, то ведь и теперь, уже через минуту на лестнице может раздаться топот, трезвон и стук прикладами в дверь.
Женщины вздрогнули.
— Но пока я не напомнил, ты же не думала об этом. А у Виктора, насколько я понимаю, никакого документа нет. И, как видишь, он не блондин.
— Но он у вас. И если немцы нагрянут, ты… вы с Марией что-нибудь придумаете. Или я успею уйти через черный ход. А дома отвечаю я. И совсем не умею ничего придумывать.
— Можно заранее сочинить подходящую версию. — Феликс задумался. — Например, что прежде ты этой женщины не знала. И это будет почти правда, ты же на самом деле не знала какой-то Марцелины, Вероники, или еще как там по документам будет называться Алина. Станешь божиться, что пришла эта Марцелина или Вероника с рекомендательным письмом от госпожи…Придумаем какую-нибудь госпожу с громкой, желательно смахивающей на немецкую, фамилией. Для большей верности и само письмо настрочим.
Он опять говорит только об Алине. И Виктор напомнил:
— Одна, без Яника, Алина не сможет…
Но Феликс на эти слова не обратил внимания.
— Подумать тебе, конечно, надо. И решать только самой, без советчиков. Ни мы с Марией, ни сам благородный джентльмен Виктор не будем тебя неволить. Словом… Сейчас я тебя провожу домой. Так сказать, откуда привел, туда доставлю. А завтра, с любым решением, приходи пораньше. Виктор остается ночевать у нас.
В столовой опять пробили часы. Уже два.
Надо было остаться на кухне. Раз все равно не лег, лучше бы сидел там. По крайней мере, не лезли бы в голову эти неврастенические мысли. Впрочем, не такие уж они неврастенические. Вполне возможно, что живущий в этой комнате эсэсовский офицер руководит расстрелами. И может быть, это он определяет, сколько человек в эту ночь расстрелять — тысячу, три тысячи или просто столько, сколько успеют «ликвидировать» до рассвета. А там, в лесу, в окружении свиты лично следит, как солдаты расстреливают. Потом приходит сюда, ложится на этот диван и отдыхает.
Но хватит! Он не должен думать об этом. Здесь детская. У той стены стояли две кроватки. И никакого ему нет дела до того, чьи в шкафу вещи. Шинель и шапку Феликс вынес отсюда и повесил в передней. На случай непрошеных гостей. Так и объяснил:
— Если заявятся проверять документы, не станут же они беспокоить «спящего в крайней комнате господина штурмбанфюрера».
Да, в изобретательности Феликсу не откажешь.
Но для Яника он ничего, кроме приюта для сирот, придумать не смог.
В первое мгновенье мысль отдать ребенка в приют и ему самому показалась спасительной. Но, увы, только в первое мгновенье. А когда Феликс убеждал, что приют теперь, пожалуй, единственное
