Поэтому он решил найти какое-нибудь другое, относительно безопасное и не такое холодное место.
Феликс по-прежнему смотрел в пол. Теперь и Мария опустила глаза. И ему не оставалось ничего другого, как объяснить:
— Я не знал, что к вам вселили немецкого офицера. И что ждете ребенка. — Виктор понимал, что сам подсказывает им основание для отказа, но все равно повторил: — Я… мы с Алиной не думали, что могут быть, так сказать, дополнительные сложности.
Он умолк. Теперь на кухне было очень тихо…
— Мы не могли… — Наконец Феликс заговорил, — воспротивиться его вселению.
— К соседям напротив тоже вселили, — поддержала его Мария.
— Понимаю…
Снова стало тихо.
— Твоих бы надо в такое место, где не будет свидетелей.
Это он и сам понимает.
— Ой! — воскликнула Мария и положила руку на живот. Третья беременность, а все еще умиляется каждому движению ребенка. Но нет, она, кажется, не потому. — Я придумала! Надо поговорить со Стефой, она ведь живет одна.
— Вы ее хорошо знаете?
— Алина ее хорошо знает. Когда-то они были лучшими подругами. Стефа из их дома просто не вылезала.
— Алина что-то рассказывала. Но потом они, кажется, перестали общаться.
— Это когда Стефа вышла за своего старика.
— Допустим, не за него, — уточнил Феликс, — а за его деньги.
— Он… — Мария запнулась, — не очень любил людей вашей национальности.
«Людей вашей национальности…»
— …но теперь, когда его нет…
— Старое сердце не выдержало радости, когда немцы вернули национализированный Советами особняк, — опять внес ясность Феликс.
О Стефе сказали все. Казалось, они не знают, о чем еще говорить. Молчание становилось всем троим в тягость.
Неожиданно Феликс поднялся.
— Пожалуй, схожу за ней.
— Не поздно? — Виктор спохватился, что скоро комендантский час. Здесь, в этой такой знакомой кухне, он забыл о времени.
— Ничего, я проходными дворами. Она живет близко, через три дома от нас. — У порога он остановился. — Хочешь побриться?
— Да, да, конечно! — Он не только хочет, ему обязательно надо побриться. Если эта Стефа видела его когда-то с Алиной, она не должна заметить никаких перемен.
— Бритва в ванной, на полочке. И кисточка там. А мыло — сам видел, какое.
— Спасибо, найду.
Он вернулся в ванную. На табуретке лежат его грязные и мятые брюки. Рубашка. В таком виде он сюда пришел. А Стефа не должна его видеть таким, заросшим.
Он развел мыло, макнул кисточку. В зеркале по-прежнему отражался незнакомец, похожий на него. Только когда из-под щетины стало появляться лицо, он начал узнавать себя. Оказывается, он сильно похудел. Но это для Алининой подруги не имеет значения.
Когда он побрился и вернулся в кухню, Мария обрадовалась его виду:
— Все-таки без бороды привычнее!
Он и сам после ванны и бритья почувствовал себя другим. Словно к нему вернулось что-то прежнее. Вдруг он вздрогнул — звонят!
— Не пугайся, это Феликс. Вечно забывает взять ключи. — Мария пошла открывать.
— Так у тебя еще нет схваток? — Голос звонкий, веселого человека. — Феликс меня так торопил, что я думала — под окном уже стоит извозчик и надо помочь отвезти тебя в больницу.
— Как видишь, еще не надо.
— Даже нос напудрить не дал. — Она появилась на пороге — улыбающаяся, веселая. — О! У вас, оказывается, гость!
— Вы разве не знакомы? — спросила Мария. — Это Виктор Зив, муж Алины.
Стефа, кажется, вздрогнула.
— Что с нею?
— Ничего. Пока ничего…
— Слава богу! Я ее часто вспоминаю. — И добавила зачем-то игриво: — Правда, говорят, что молодость начинаешь вспоминать на пороге старости.
Надо было бы возразить, что к ней это не относится, но он еле выдавил из себя:
— Юность всегда приятно вспоминать.
— Ты ведь и родителей Алины знаешь, — опять пришла на помощь Мария.
— Как же! Ее мать решала за меня задачки по алгебре.
— А теперь? — спросил Феликс.
— Что теперь?
— Самостоятельно решаешь задачи?
Стефа недоуменно посмотрела на него. На Марию.
— При чем тут?..
— Алгебра, конечно, ни при чем. Я имею в виду другие задачи.
Стефа все так же непонимающе смотрела на него, и он пояснил:
— Те, которые ставит жизнь, особенно сегодняшняя жизнь.
Стефу эта загадочность только напугала. С лица исчезла улыбка.
— Вы же знаете, что я за Зигмасом была, как за каменной стеной. Теперь, когда его нет, я это особенно чувствую.
— Пасынок донимает?
— Совсем обнаглел. Уже требует не половину доходов от дома, а три четверти, их, видишь ли, стало трое.
— Кто у них родился?
— Мальчик. Как пасынок заявил: «Вы, наверно, самая молодая бабушка на свете. Ничего, что не родной, все равно внук». Наверно, вырастет таким же вымогателем, как его отец. Тот еще при жизни Зигмаса требовал наследство. Теперь подавай ему три четверти доходов от дома.
Мария с Феликсом ее слушали, и Виктору стало казаться, что они забыли о нем. Переживания Стефы им проще разделить…
Нет, Мария не только сочувствует. Она явно озабочена.
— Не стоит с ним ссориться. По крайней мере, пока тут хозяйничают эти «хайльгитлеры». Он, кажется, с ними в хороших отношениях.
— А кто ссорится? Я даже предложила ему переписать половину дома на него, пусть подавится. Не хочет. Смеется, змей. «А если вернутся Советы, опять национализируют дом, объявят буржуем и вывезут в Сибирь? Пусть уж лучше тебя вывозят. Ведь тебе папочка оставил дом, ты и считайся его владелицей. Только вот денежками, которые получаешь от жильцов, поделись. По-родственному, конечно».
— И все-таки не ссорься с ним, — повторила Мария. — Но я… мы… хотели тебя попросить…
— Дело в том, — Феликс, видно, решил объяснить прямо, — что Алине с ребенком некуда деваться. Из гетто вырвались, но сидят в каком-то насквозь промерзшем подвале. Считай, почти на улице.
Стефа вздохнула.
— Мы бы не стали тебя беспокоить, — снова заговорила Мария. — Но у нас, сама знаешь, живет немецкий офицер. И в квартире напротив живет.
Стефа испуганно смотрела на них.
— Ко мне ведь тоже могут вселить. Или к кому-нибудь из моих жильцов.
