десницей чародеева плеча.
Свет вздрогнул, вскинул на нее глаза.
Княжна резко отдернула руку:
– Вы боитесь моего прикосновения, чародей?.. – Было видно, что ей изо всех сил хочется ляпнуть что- нибудь насмешливое, но она сдержалась. – Сейчас мы с Ярославом отвезем вас домой. Клюя уже похоронили. Мама с папой и Купава поедут на тризну.
– С каким Ярославом? – хрипло спросил Свет.
– Ярослав – это я, – сказал кучер.
– На тризну поедут в карете брата. – Кикимора изобразила неудачную попытку улыбнуться и снова потянулась десницей к плечу Света. – А мы на этой – она пошире и поудобней… Вы не хотите прилечь?
– Нет, – сказал Свет, резко отодвигаясь.
Он страшился прикосновения девичьей руки и ничего не мог с собой поделать.
– Не бойтесь! – Княжна обиженно поджала губы. – Я не стану до вас дотрагиваться!
Вновь распахнулась дверца, в карету заглянул князь Сувор.
– Как вы тут, чародей? Пришли в себя?..
– Да, спасибо.
– Я вам сейчас нужен? Мне бы хотелось препроводить жену на тризну. Надолго не задержусь.
– Поезжайте, поезжайте, княже! – поспешно сказал Свет. – Я обойдусь. Мне след отдохнуть.
Сувор поблагодарил и, кивнув сестре, исчез.
О Сварожичи, подумал Свет. Что они все сейчас обо мне думают! Хлопнулся чародей в обморок! Как красна девица от радости, что возлюбленный разделяет ее пылкие чувства…
Ему снова стало не по себе.
Но что же это со мной произошло? – подумал он. Неужели все-таки кикимора? Нет, не может быть!.. Чтобы дочка князя Нарышки оказалась волшебницей, работающей на Скандинавию… Да что ее может связывать с варягами?! Самая обыкновенная великородная девица, думающая лишь о том, как выйти замуж и продлить чью-то родовую линию. Простите, но ей бы просто не удалось столько лет скрывать свой Талант. Тем паче что оный Талант должен быть непостижимого уровня… И все-таки многовато странных совпадений случилось за эти дни. Слишком много… Похоже, разместившись в доме Нарышек, мы с Буривоем угодили прямиком в осиное гнездо. В конце концов, кто их знает, этих великородных, что у них на уме? Может, у княжны есть собственные интересы, связанные со Скандинавией… Может, она без памяти влюблена в кого-либо из варяжских конунгов… Любовь, как известно, зла. И не раз приводила людей к предательству.
Он поморщился – мысль о том, что кикимора может быть в кого-то влюблена, неожиданно вызвала у него в душе бурю протеста. И от оной бури ему стало не по себе еще больше.
– Вам больно, чародей?
Он коротко глянул на Снежану. Княжна смотрела на него с явным сочувствием. Пузырек с нашатырным спиртом она снова держала в деснице. Свет протянул руку и отобрал пузырек. От прикосновения княжна вздрогнула, смущенно потупила очи.
Откуда это смущение? – подумал Свет, опуская пузырек в карман камзола. Вчера бы она не преминула съязвить. Можно подумать, она действительно влюблена. Только не в какого-то там варяжского героя- конунга, а в меня.
И почувствовал, как приятно ему сделалось от этой неожиданной мысли. Словно огонек зажегся внутри. Согревая, очищая, радуя…
– Нет, мне не больно, – сказал он. – Но за сострадание, сударыня, спасибо!
Он вновь не дождался язвительной реплики.
Кикимора сидела, все так же потупив очи и стискивая персты. Грудь ее бурно вздымалась.
Свет аж головой замотал. Происходящее сейчас между ними было совершенно невозможным. Не должна она молча терпеть, когда он
И тут до него дошло.
Видать, совсем у меня с головой плохо стало, подумал он. Просто кикимора изменила характер своих выходок. Для разнообразия…
– А все же вы меня бои-и-итесь, чародей! – сказала вдруг кикимора, и в голосе ее прозвучало странное – не самодовольство или возмущение, не насмешка или желание подразнить, а самая настоящая обида. Словно она жаловалась батюшке – на брата, отвесившего ей совершенно незаслуженный подзатыльник. Или муженьку – на то, что он не заметил ее новой модной прически…
– Какая, право, чепуха! – ответил Свет. – Почему вы решили, будто я вас боюсь?
– Так это и слепой заметит! – В голосе кикиморы зазвучала знакомая язвительность. Но тут же исчезла. – Если же не боитесь, – голосок дрогнул, – значит, я вам нравлюсь.
– Какая, право, чепуха! – деревянно повторил Свет. – Я ведь волшебник…
И понял, что любым их словам цена теперь – полушка в базарный день. Отныне они, слова эти – как осенние листья, уносимые ветром, – еще ярко окрашенные, еще не тронутые тлением, но уже неотвратимо обманывающие всех лишь кажущейся жизнью. Ибо Мокошь только что определила дальнейшую судьбу этих двоих – чародея и великородной, определила через странное – для молодой девицы! – сочувствие великородной к неожиданной слабости чародея и через странный – для волшебника! – взгляд чародея на перси великородной, и от судьбы этой, при всем своем желании, уже никуда не денешься. Как ни старайся…
И тем не менее он постарался – когда карета тронулась, он стиснул руки, отвернулся к окну и решил, что за всю, пусть и недолгую, дорогу до особняка Нарышек не бросит на великородную ни единого взгляда.
Увы, посоветоваться о случившемся на погосте Свету было не с кем.
Из Буривоя Смирного советчик ныне получался неважный. К тому же, если он и пришел в себя, его должны были увезти в госпиталь. Князь Сувор Нарышка поминал похороненного друга-начальника и не был волшебником. Таков же был и Порей Ерга – пусть он никого и не поминал. Хотя поминал, наверное, – в собственном кабинете… И получалось, что Свет должен был советоваться исключительно сам с собой.
Впрочем, по зрелому размышлению, все шло как нельзя лучше. По зрелому размышлению, супротивник на погосте снова проявил себя. И вновь получалось, что главный удар должен быть направлен на чародея Смороду. А еще получалось, что самой подозрительной фигурой в непонятной возне вокруг чародея Смороды все-таки оказывалась Снежана Нарышкина. Пусть чародею Смороде и не хотелось верить в реальность такого супротивника.
Подозрительная фигура советоваться с собой ему не мешала – сидела всю дорогу, вперив взор в собственную юбку. Наверное, разрабатывала очередные злокозненные планы… Правда, когда карета подъехала к особняку Нарышек, Свету показалось, что кикимора не прочь продолжить свои выходки. Во всяком случае, выходя из кареты, она посматривала на чародея с явным ожиданием. Наверное, рассчитывала, что он заговорит.
Однако у чародея на такой подвиг не было ни сил ни желания. Вернее, желание-то как раз было (и немалое!), но признаться себе в оном желании и реализовать его – значило, при зрелом размышлении, пойти на поводу у супротивника. А чего еще ради с кикиморой произошла такая разительная перемена?.. Нет, судари мои, на чародея Смороду явно насторожен медвежий капкан, и его первоочередная задача – оный капкан обойти.
Поэтому, подхватив свой баул, он тут же сбежал от княжны в отведенную ему гостевую.
Гостевая пребывала в полном порядке. Отвращающее заклятье, на первый взгляд, казалось нетронутым. Однако в этом деле Свету уже не раз пришлось убедиться, что первый взгляд не всегда является надежным. А посему Свет подставил к шкафу стул, взобрался на него и аккуратно приоткрыл дверцу. Бумажный шарик тихо-мирно возлежал на прежнем месте.
Удостоверившись в его отменном самочувствии, Свет внимательно ознакомился и со структурой заклятья. Оно явно было наложено чародеем Смородой. Присутствия других заклятий вокруг шкафа не ощущалось.
