И тогда Свет решил запустить в капкан не сучок. И не коготок –
– Даже любовь, сударыня.
Аура княжны не изменилась – все тот же серебристый туман. А улыбка стала гораздо шире. Наверное, она получила от гостя нужный ответ, ибо тут же позвонила в колокольчик.
В трапезной вновь появились слуги, подали следующие блюда. Больше княжна к гостю не приставала, и обед завершился в благостной тишине. Оная тишина в исполнении Снежаны была настолько необычным произведением искусства, что на Света снизошло умиротворение. Какие еще капканы? С чего он взял? Дюжинная девица сидит напротив… Нет, недюжинная, ибо красна. А также – ибо не трещит как сорока… Словом, никакая она не кикимора, брате! И не змеюка!
После обеда умиротворенный Свет поднялся к себе. Не раздеваясь, прилег на постель. И не заметил, как уснул.
Сон был странным.
Сон и не сон. Снословие…
Свет со Снежаной скакали куда-то верхами. Странно так скакали. Копыта не просто постукивали, а вроде бы напевали. Не то – по долинам и по взгорьям не по дням, а по часам. Не то – средь безжизненной пустыни стал кладезь на радость нам…
Свет смотрел на себя со стороны и
Зато – растянутые ноги без ногавиц. Зато – ждущие губы в кровавой помаде. Зато – алчущий пищи кладезь…
И – на перепутье – камень стопудовый. А на камне – слова словенские. Не слова – предупреждения…
Коня пока жалко, себя уже не нужно, а кладезь… Что нам, брате, кладезь? Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! Значит – налево!..
Шли, шли – дошли.
Особый кладезь. Не выкопан. Не срублен. Крышей от мусора не перекрыт. И – без журавля. И – без ворота… Хотите напиться: нырк! – и с головой. А уж выплыть – как доведется…
Нет, брате, нас жажда не мучит. Нам нырять туда – не с руки! Мы и мимо проехать горазды.
«Ошибаетесь, путник!»
Кто это сказал?
«Ошибаетесь, любезный! Проехал бы мимо – да сказка не велит… Кто налево повернул, тот в кладезе утонул!»
А вот и табличка с названием. Как на мосту. Мост бывает Синицын или Вечевой. А кладезь – Олегов или Задорожный. Этот же прозван – «Додолин». Знать, соорудил его какой-то тип по прозвищу Додола. И не для желающих напиться, а для жаждущих утопиться…
Странное прозвище у кладезных дел мастера… Скакать вам, брате, до дола, а за долом – юдоль без доли… И сплошная недоля…
Как там было сказано у сочинителя небылей Платона Вершигоры?.. «Она была желанна, как кусочек простого ржаного сухаря в голодный год…»
Нет, Платон Вершигора подобную фразу придумать не мог – неведом ему был истинный смысл слова
Скачь-поскачь.
Прыг да прыг…
Сон и не сон.
Снословие.
Суесловие…
Разбудила его горничная Радомира. Сказала, что вернулись хозяева и скоро будет подан ужин. Попеняла чародею за то, что он спит в одежде и на неразобраной кровати.
Свет оправдался тем, что не захотел отвлекать ее от других дел, и Радомира оставила его в покое.
Свет же умылся, переоделся и, когда прозвучал гонг, спустился вниз.
Нарышки уже сидели в трапезной. Не было Купавы и Снежаны. Кивнули чародею: князь Белояр – хмуро, княгиня Цветана – с дежурной приветливой улыбкой. Похоже, она держала себя в руках получше супруга. И много лучше сына, потому что Сувор и вовсе был мрачен, как промозглая дождливая ночь в листопаде. Он даже не поднял на чародея глаз.
Свет тут же включил Зрение. Аура младшего Нарышки очень походила на утреннюю ауру Порея Ерги – те же темно-зеленые цвета. Что они означали, оставалось только догадываться, и Свет не стал тратить сил – выключил Зрение.
– Добрый вечер!
Свет обернулся.
На пороге стояла княжна Снежана.
Сейчас на ней было обтягивающее, без кринолина, закрытое черное платье, прошитое какими-то сиреневыми блестками. По сравнению с позавчерашним балом, прическу она сотворила себе очень и очень простенькую – две косички-хвостика с вплетенными в них сиреневыми же бантиками.
Свет пожал раменами: такую прическу частенько делала себе в последнее время Забава – ей казалось, что Свету нравится расплетать бантики. И она не ошибалась. Было в процессе расплетания некое таинство – словно заклятье творится… Забаве хвостики шли. Снежане, впрочем, – тоже.
– Мне, пожалуйста, токмо какой-нибудь салат… Что вы грустите?
– А чему мы, собственно, должны радоваться? – ответил сестре Сувор. – Смерти Клюя?
Снежана мелко закивала:
– Да-да, смерть сударя Клюя – это грустно. Очень грустно.
Свет удивленно посмотрел на девицу. Днем она строила из себя влюбленную, а вечером, похоже, решила строить дурочку. Во всяком случае, грусти в ней было не больше, чем за обедом.
Княжна стрельнула в Света шустрыми глазками, и он вновь включил Зрение. И чуть не выронил из рук бокал с крюшоном. Ауру девицы вновь переполняла интенсивная розовость Додолы.
Княгиня поведением дочери была удивлена не менее гостя. Но она аур не различала и потому лишь кивнула:
– Садитесь, краса моя. Да прикусите язычок. Мы едва-едва с тризны. Купава вон просто разбита, сразу легла…
То, что они едва-едва с тризны, было заметно не только по настроению. Князь Белояр с князем Сувором, как и Снежана, отказались ото всех блюд, кроме салатов. Княгиня и вовсе ограничилась крюшоном. Свет, у которого после дневного сна живот тоже отнюдь не подводило, решил присоединиться к большинству.
А потом Белояр Нарышка сказал ни на кого не глядя:
– Кхм, который уж раз участвую в похоронах волшебников, но столь молодого ввек не провожал…
Свет тяжко вздохнул – ему показалось, что в словах старшего Нарышки звучит скрытый упрек, адресованный лично ему, чародею Светозару Смороде.
– Уже и тело земле предано, а убийца гуляет на свободе, – продолжал князь Белояр.
А вот это уже был упрек неприкрытый.
Конечно, подумал Свет, все взяли моду считать, будто Колдовская Дружина находит преступника быстро и неотвратимо. Ибо о неудачах в сыскном деле дюжинные люди попросту не осведомлены… К тому же, столичный сыскник так странно себя ведет – не рыщет по оставленным следам, аки голодный волк,
