А следующим утром и вообще все изменилось.
Проснулась она ранешенько. Как, бывало, в Лопухино, меженем, в загородном доме. Встать себе тихохонько – покудова все еще спят. И айда на Оредеж, прямо так, босиком, простоволосой, в ночной рубашке до пят. Солнце еще не показалось из-за ближнего леса, на лугах туман лежит – словно лилейная кисея. Пользуясь тем, что берег безлюден, скинуть рубашку и голяком бросить в воду. В первую секунду вода обжигает тело кипятком. Особенно горячие со сна перси. А потом как парное молоко… Ух справно! Будто обнимают вас нежными руками, да такими огромными, что вы в них помещаетесь вся… И рождаются в душе необъяснимые желания. Чтобы кто-нибудь увидел, как вы плещетесь, подошел бы и спросил, почему вы тут одна-одинешенька… А потом прыгнул в воду и коснулся вас. Как, бывало, в детстве, в Паломную седмицу, окунались в тот же Оредеж. И мальчишки, нырнув с головой, щипали под водой за попу. А иногда и не токмо за попу… И не найдешь – кто. Любят они залезть куда не положено. Это вам не чародей Светозар Сморода, с его непонятными взглядами!..
За окном разговаривали – видно, на самом деле было вовсе не так ранешенько, как ей сперва показалось.
Снежана вскочила с постели, потянулась, глянула в зеркало, сунулась к окну.
Солнце уже золотило верхушки тополей у дома Поспелов. А внизу стояла папенькина карета, черная, с фамильным гербом Нарышек – алый медведь на сине-белом фоне.
Странно, подумала Снежана, вроде бы папа никуда не собирался в такую рань. И тут же обнаружила, что собрался куда-то в оную рань вовсе не папа. Из дверей вышли оба столичных гостя. Энергичный шаг, в руках чехлы с оружием, Сморода впереди, второй колдун (вроде бы по родовому имени Смирный) следом. Ну и имечко, знаете ли! Наверное, потомок бывших чьих-то холопов.
И тут этот Смирный показал себя отнюдь не смирным.
Как Сморода избежал пагубного удара в спину?! Снежана успела токмо вскрикнуть, когда второй гость бросился сзади на чародея. А вот чародей… Впрочем, говорят, волшебники чувствуют угрозу. Сморода, во всяком случае, прекрасно почувствовал, отскочил в сторону, выхватил шпагу. В глазах его была растерянность, но в руках и ногах растерянности не было. Справился он со Смирным быстро.
Еще что-то вопил перепуганный намару кучер, а пожилой волшебник уже лежал себе ничком на ступеньках.
Тут же прибежали слуги, появилась неодетая мама. Смирного быстро унесли. Мама со Смородой перекинулись парой слов. Потом чародей тоскливо оглянулся по сторонам, подобрал чехлы с оружием и ушел в дом.
Снежана, стиснув руки, отошла от окна. С нею что-то происходило. Ее била дрожь, в ушах все еще звучал вопль перепуганного кучера. Она бросилась на постель, забралась под одеяло, укрылась с головой.
Наконец дрожь прекратилась. И наступила тишина. Зато перед лицом теперь стоял чародей Сморода, растерянный, с поникшими раменами и тоскливыми глазами. И стало вдруг понятно, что, при всей своей колдовской силе, при всем своем высокомерии, при всей мощи стоящей за ним Колдовской дружины, этот человек глубоко, неизмеримо, жутко одинок. Тоска его и растерянность казались столь несвойственными чародею, что Снежане стало его жаль. И эта жалость словно бы перевернула душу. Еще вчера Снежана ненавидела Смороду, а сейчас всем сердцем презирала самое себя. Вчера она говорила чародею колкости, а сейчас невыносимо захотелось сказать ему слово утешения.
А потом у нее заболело сердце.
Снежана обмерла под одеялом, затаила дыхание. Боль была необычной, совсем не той, когда, к примеру, вы шьете на пяльцах и в перст вопьется иголка. Но и с этой болью Снежана уже была знакома. Вот так же шесть лет назад она обмерла, едва увидела Ратибора Поспела. Захотелось, чтобы он погладил ее по голове, но не как папенька, а… Она и сама не ведала – как.
Ратибору было двадцать три, через несколько месяцев он женился на Предславе Тополевой, и Снежана быстро забыла его. А несколько месяцев назад вот так же заболело сердце, когда она взглянула на Клюя Колотку. Еще вчера она могла пробежать мимо братова приятеля, буркнув на ходу короткое приветствие. Или вовсе в рот воды набрать, не удостоить волшебника даже мимолетным взглядом. Или подпустить ему шпильку и посмеиваться, глядя, как потешно он злится. И вдруг…
То же самое случилось сейчас.
И Снежана расплакалась.
Потом пришла мама. Села рядом, прижала к груди дочкину голову, принялась шептать те самые слова утешения, что Снежана так хотела сказать Смороде… Нет, не Смороде! Его ведь величают Светозаром.
Под мамину воркотню Снежана прошептала новое имя. Раз, другой, третий… Словно языком покатала во рту. Вверх-вниз-вверх. Вверх-вниз-вверх.
Све-то-зар. Све-то-зар… И Снежана!.. Светозар и Снежана… Свет и Снежа… Светушка и Снежечка!
Два имени стояли рядышком. Как дети, взявшиеся за руки… Как две негаснущие свечки перед кумиром в храме Додолы… Как голубь с голубицей… Сочетание их звучало жутко непривычно, но Снежане оно нравилось. Не зря же они оба начинаются на «с». Свет и Снежа… И плевать, что между ними нет и не будет ничего общего! И пусть колдуны не женятся! В конце концов, можно к нему в секретарши пойти. У чародеев, наверное, есть секретарши. Ведь чародеи – не простые волшебники. И можно будет сидеть с ним рядом…
– О боги! – со стоном воскликнула она. И добавила про себя: «О чем я думаю в день похорон! Ведала бы мама…»
– Ничего, краса моя, – сказала мама, участливо погладив дочку по макушке. – Двадцатая вода все унесет. Может, оно и к лучшему, что Клюй умер. У любви великородной девицы к волшебнику нет ни настоящего, ни будущего.
Еще вчера Снежана бы возмутилась, оборвала бы мать. «К лучшему, что умер?.. Как можно говорить такое, мама!»
А сейчас промолчала. И вовсе не от того, что сердце снова сжало тисками.
До отъезда на похороны она ходила как в воду опущенная. Но такой она была и вчера, посему это никого не удивило.
Белое лицо мертвого Клюя повергло ее в смертный ужас. Но не надолго. Еще читал заупокойную молитву волхв-волшебник, еще голосили плакальщицы, а душа Снежаны уже пела. Как бы ни стыдно было себе в этом признаться… Клюй неотвратимо тонул в уходящем, а то чувство, что обрушилось на нее сейчас, устремлялось в грядущее и совершенно не походило на любовь к мертвому ныне волшебнику, лежащему с забинтованной шеей в гробу. Это было что-то нетленное и необъятное. Это был одетый в розовое платье утренний Оредеж с водой как парное молоко. Это был похожий на лилейную кисею туман над заливными лугами. Это были шальные мальчишки, по незнанию своему щипавшие девчонок там, где надлежит лишь нежно поглаживать.
Вокруг Снежаны шептались переполненные печалью люди, а она думала лишь о том, как бы не запеть от невыносимого счастья. И токмо одно ее огорчало – среди провожающих в последний путь погибшего волшебника не оказалось Светозара Смороды. А сколь было бы хорошо, находись он рядом!.. Ну да ничего, вечером она так и так его увидит. И пусть он смотрит ныне на ее перси, сколь душа пожелает. Сиротливая душа одинокого чародея…
От жалости к нему она чуть не заплакала. Но продолжалось это недолго – счастье вновь взяло верх. И она вновь боролась с непрошеной улыбкой. Она боролась с нею до самого погоста. И уже стоя возле могилы, почувствовала, что
Это и в самом деле был
Сердце ее распахнулось навстречу. «Придите, придите, желанный, я ваша и больше ничья!..» А он упал, упал как подкошенный. Словно Снежанин взгляд сразил его наповал. Боги, до чего же она испугалась!..
Потом он лежал в карете, бесчувственный и безответный. А она, сидя рядом, тряслась от ужаса и
