аэродром на юго-востоке. Продолжительная плохая погода вынуждает нас повернуть и отпраздновать Рождество в Морозовске. В канун Рождества мы знаем, что охрана может поднять тревогу в любой момент. В этом случае нам придется защищать свой аэродром с оружием в руках. Никто не чувствует себя спокойно; у одних это заметно меньше, у других сильнее. Хотя мы поем рождественские гимны, настоящей христианской атмосферы здесь нет. Писсарек покончил с ней после восьмого гимна. Он схватил Юнгклаузена, словно медведь, и закружил его по комнате. Вид нашего трезвенника, превратившегося в танцующего медведя, оживил атмосферу. Он развеселил всех, заставил забыть мрачные мысли и развеял общую скованность. Скоро мы все чувствовали себя хорошими друзьями.
На следующий день мы узнали, что накануне Рождества Советы захватили соседний аэродром в поселке Тацинском, в 45 километрах к западу, где располагалась транспортная эскадрилья нашего подразделения. Советы вели себя безобразно – трупы наших коллег были изуродованы, глаза выколоты, а носы и уши отрезаны.
Мы смогли представить, что произошло с оставшимися в Сталинграде. В рождественскую неделю мы атаковали силы противника около поселка Тацинского и нашего собственного аэродрома. Постепенно прибывают боеспособные подразделения люфтваффе из тыла; из резерва подбрасываются к фронту свежие войска. Все это позволяет создать защитный рубеж впереди нашего аэродрома. Оптимисты могут назвать это фронтом, но реальной боевой ценности эти подразделения не представляют – до тех пор, пока сюда не переводят боевые дивизии, способные восстановить положение, ухудшившееся не по их вине. Но до того как это должно случиться, мы испытываем трудности и вынуждены часто прибегать к импровизации. Ситуация меняется, и мы уже не способны поддерживать войска на фронте в районе реки Чир, а также поселков Нижний Чир и Суровикино.
Этот вновь созданный, простирающийся с запада на восток фронт создан как барьер от войск, атакующих в северном направлении. Местность совершенно ровная, земля не создает наступающим никаких препятствий. Степь простирается до горизонта. Укрыться можно только в так называемых «балках» – расселинах или промоинах в земле, дно которых лежит примерно в 10 метрах ниже окружающей равнины. Балки относительно широки, так что здесь могут укрыться даже грузовики – хотя и впритык другк другу. И такой здесь является вся местность, расстилающаяся на многие сотни километров от Ростова до Сталинграда. Если противник не находится на марше, то он всегда прячется в таких балках.
В ясную холодную погоду по утрам всю местность окутывает туман, но он часто появляется и позже, после того как мы поднимаемся в воздух. Во время одного вылета в район реки Чир, когда мы двигаемся в обратный путь, туман внезапно начинает густеть. Я немедленно даю команду своему звену приземлиться на большом поле. Хеншель с кем-то из стрелков отправляется на разведку. Возвращается он через три часа. Нашел он нас с трудом, крича во все горло последние несколько сот метров. В густом тумане я с трудом мог разглядеть свою собственную руку. Незадолго до полудня туман начал подниматься, и немного позже мы смогли вернуться на аэродром.
Январь быстро проходит, и временно наш штаб перебирается в поселок Тацинский – перед тем как перебазироваться в Шахты. Мы действуем главным образом против тех вражеских сил, которые угрожают району реки Донец; возможные попытки форсировать реку могут быть отсюда легко отражены. Мы совершаем столь же много боевых вылетов и так же страдаем от наземного огня, как под Сталинградом, и потому несем большие потери в самолетах. В целой эскадрилье вряд ли наберется столько самолетов, чтобы возможно было составить из них одно сильное звено. Поскольку от одиночных вылетов пользы немного, мы летаем строем, возглавлять который обычно приходится мне. В районе Донца много промышленных объектов, главным образом угольных шахт. Если Советы вернут себе все эти объекты, отбить их обратно будет трудно – здесь войска могут и легко укрыться, и замаскироваться. Наши атаки заводских труб и угольных шахт приносят обычно не очень большой успех – пилотам чаще всего приходится уделять слишком много внимания тому, что происходит вокруг, и они не могут сосредоточиться на цели.
В один из дней пилоты Нирманн и Куфнер празднуют день рождения. К северо-западу от Каменска- Шахтинского мы ищем противника, но преимущественно замечаем танки и как в воздухе строятся в боевой порядок самолеты «Ла-5». Я предупреждаю об их появлении, и Нирманн спрашивает: «Где?» Он не видит «Ла», поскольку тот заходит сзади. А объяснять поздно – советский пилот уже открыл огонь с близкой дистанции. Я немедленно разворачиваюсь, уже не надеясь, что успею, и спустя мгновение даю предупредительную очередь позади хвоста самолета Нирманна – и только сейчас Нирманн начинает соображать, что происходит. После этого случая он никогда больше не хвастал, что без труда способен заметить в воздухе любой самолет.
Празднование дня рождения обычно проходит весело, бывает много шуток; так было и на этот раз. С нами наш офицер медицинской службы. Летчики поговаривали, что он не выносит «грома орудий». Утром, когда есть немного времени до вылета, Юнгклаузен отправляется к телефону и будит звонком доктора. Юнгклаузен изображает из себя начальство из воздушного медицинского корпуса:
– Немедленно готовьтесь вылететь в котел.
– Простите, вы не можете это повторить?
– Немедленно готовьтесь вылететь в Сталинградский котел. Вы должны лечить там своего коллегу.
– Мне кажется, я вас не понял.
Доктор живет этажом ниже, и мы удивляемся, что он не слышит громкий голос Юнгклаузена. Должно быть, очень перепугался.
– Вы же знаете, что у меня плохое сердце.
– Это не играет роли. Вы должны отправиться в котел немедленно.
– Но вы же знаете, что я недавно перенес операцию. Не лучше бы было передать эту задачу какому- нибудь другому врачу?
– Вы не можете говорить это всерьез! Не могу представить, что вы пытаетесь увильнуть от своего воинского долга. В какой же дыре мы сидим, если не можем рассчитывать даже на вас?
Нас распирает смех. На следующее утро доктор в ужасном волнении, но хвастается всем, что его хотели направить для выполнения особо важного задания. Через несколько дней он узнает о шутке и меняется. Это лучше и для него, и для нас.
В эти дни мы короткое время пользуемся аэродромом в Ровеньках, а затем нас перебрасывают в Горловку, недалеко от Сталина, центра донецкого промышленного района. Снежные бури ограничивают нашу летную активность – собрать в таких условиях эскадрилью в воздухе трудно.
Офицер Швирблат послан мне в качестве подкрепления. На первый свой боевой вылет в район Артемьевска ему приходится лететь лишь со мной. Я лечу немного впереди, поскольку имею больший опыт в полетах во время снежных бурь. Но, поднявшись в воздух, он не идет сразу за мной, а отрывается на большое расстояние. Несколько самолетов «Ла» развлекаются с ним, используя в качестве учебной мишени. Удивительно, но его не сбивают – он летит прямо, не предпринимая никаких защитных мер; по всей видимости, думает, что это самый лучший образ действий. Я вынужден повернуть и занять место позади него, после чего истребители исчезают. После приземления Швирблат обнаруживает несколько пробоин в хвосте и фюзеляже. Он говорит мне:
– Как точно бьют зенитки. Должно быть, это был зенитный огонь, поскольку я не видел ни одного истребителя.
Я говорю с налетом сарказма:
– Я от души поздравляю вас с превосходным бортовым стрелком, который, по всей видимости, ничего не заметил – даже то, что самолеты «Ла» использовали вас для практики в стрельбе.
Позднее, однако, Швирблат превратился в лучшего пилота эскадрильи, став образцом твердости. Все в моем подразделении говорят о нем как о моей тени – во время вылетов он привязывается за мной как репей. Кроме того, он столь же рьяно присоединяется ко мне во всех моих спортивных занятиях. Как и я, он не курит и не пьет. Весьма скоро обнаруживается его высокое летное мастерство. В полеты он отправляется моим вторым номером; часто мы вылетаем лишь вдвоем. Расслабляться не приходится, поскольку Советы пробиваются на западе по дороге от Константиновки к Краматорску в направлении на Славянск, который находится от нас на севере. Здесь число моих боевых вылетов доходит до тысячи. Мои коллеги поздравляют меня и дарят поросенка. Несмотря на упорные просьбы, мой 1001-й вылет становится последним на многие месяцы.
