не был знаком. Разговор с ним оказывается очень интересным. Он спрашивает мое мнение о стратегическом положении на востоке.
– Фронт на Одере, – говорю я, – является нашей последней возможностью сдержать Советы; кроме этого, я не вижу ничего, что смогло бы удержать столицу от падения.
Но Геббельс сравнивает Берлин с Ленинградом. Он считает, что город не пал потому, что все его жители превратили свои дома в крепости. И жители Берлина тем более смогут выдержать то, что выдержали жители Ленинграда. Он выдвигает идею создания хорошо организованной линии обороны между домами путем установки радиопередатчиков в каждом строении. Он убежден, что «его берлинцы» скорее предпочтут погибнуть, чем стать жертвами красных орд. Насколько серьезно он это говорил, показал впоследствии его собственный конец.
– С военной точки зрения я оцениваю дело иначе, – отвечаю я. – Как только фронт на Одере будет прорван и начнется сражение за Берлин, город станет совершенно невозможно удержать.
Я говорю Геббельсу, что сравнение между двумя городами неуместно. Ленинград имел то преимущество, что с запада его защищал Финский залив, а на востоке – Ладожское озеро. На севере был слабый и узкий финский фронт. Реальные возможности захватить город были только с южного направления, но с этой стороны Ленинград был сильно укреплен и мог использовать заранее подготовленные позиции; кроме того, город не был совершенно отрезан от линий снабжения. Грузовые суда могли пересечь Ладожское озеро летом, а зимой русские укладывали железнодорожные рельсы на лед, что давало возможность снабжать город с севера.
Но мои аргументы его не убедили.
Через две недели я поднимаюсь в первый раз, на небольшое время. Наконец я могу вдохнуть свежий воздух. Во время налетов союзников я нахожусь на площадке зенитных орудий и наблюдаю с земли за тем, что доставляло нам столько неприятностей в небе. Мне никогда не скучно – Фридолин доставляет бумаги на подпись или заставляет меня решать какие-нибудь текущие вопросы. Что-либо постоянно происходит; единственное, что меня мучает, так это внутренняя неугомонность. Когда я прибыл в бункер Зоо, я «клятвенно» пообещал, что буду ходить снова через шесть недель и снова начну летать. Доктора знают, что их запреты меня только разозлят и будут бесполезны. В начале марта я отправляюсь на прогулку на свежий воздух в первый раз, на костылях.
Во время моего выздоровления меня приглашает одна из моих сиделок к себе домой – и так я оказываюсь гостем министра иностранных дел. Из солдата редко получается хороший дипломат, и потому предстоящая встреча с фон Риббентропом очень интригует. Представляется возможность поговорить о той стороне войны, которая ведется без оружия. Риббентропа весьма интересует моя оценка наших сил на Восточном фронте, а также нашего военного потенциала. Я даю ему ясно понять, что мы на фронте надеемся, что он сделает что-нибудь по дипломатическим каналам, чтобы ослабить мертвую хватку, в которой нас держат.
– Не могут же западные державы не видеть, что большевизм является их величайшим противником, и что после их окончательной победы над Германией он будет такой же угрозой для них, какой был для нас, и что в одиночку они не способны избавиться от него?
Он воспринимает мое замечание как выраженный в мягкой форме упрек к нему лично – я не сомневаюсь, что ему уже приходилось выслушивать нечто подобное много раз от других. Риббентроп сразу начинает объяснять, что уже много раз делал попытки, но они оказывались безуспешными, поскольку каждый раз после начала переговоров следовало какое-нибудь новое отступление на каком-нибудь участке фронта, и это побуждало противника покидать стол переговоров, чтобы продолжить войну. Он рассказывает об этих случаях, а затем с какой-то укоризной замечает, что договоры, которые он заключил перед войной, в том числе с Великобританией и Россией, были, без сомнения, большими достижениями, если не триумфом. Но никто сейчас о них не вспоминает, сейчас люди видят только то плохое, за что он ответственности нести не должен. На самом деле переговоры продолжаются и ведутся постоянно даже в настоящее время, но в сложившейся ситуации желаемые результаты проблематичны. Этот взгляд за кулисы дипломатии надолго удовлетворяет мое любопытство, и у меня больше нет желания узнавать больше.
В середине марта я впервые совершаю прогулку под солнечным светом в Зоо с сиделкой. На моей самой первой экскурсии происходит небольшой инцидент. Мы в толпе любопытствующих с интересом разглядываем клетку с обезьянами. Меня особенно привлекает одна огромная обезьяна, лениво и равнодушно сидящая на суку. Ее длинный хвост свешивается вниз. Конечно, я не могу удержаться и делаю то, что не следовало делать, – я просовываю костыль сквозь прутья с намерением ткнуть в хвост. Но не успеваю я коснуться хвоста, как обезьяна хватает костыли и со всей своей нечеловеческой силой тянет меня в клетку. Я скачу на одной ноге к решетке, но, конечно, этот зверь не способен втянуть меня сквозь прутья. Сестра Эделгарде хватается за меня, и мы вдвоем тянем за конец костыля в тяжелой борьбе с обезьяной. Человек против человекообразного! У обезьяны удается вытянуть конец костыля, но тут ее пальцы натолкнулись на резиновые чашечки внизу костыля, призванные заглушить стук удара при ходьбе и предназначенные против утопания кончика костыля в земле. Эти чашечки вызывают интерес обезьяны, она обнюхивает их, срывает с костыля и проглатывает с широкой улыбкой. В это мгновение я получаю возможность вытянуть оголенные палки из клетки и могу наконец, хоть и частично, отпраздновать победу над обезьяной. Через несколько секунд вой сирен возвещает о воздушном налете. Быстрая ходьба по песчаным дорожкам Зоо заставляет меня вспотеть, поскольку костыли глубоко застревают в земле. Все вокруг торопятся и суетятся и вряд ли смогут оказать мне помощь, так что я продолжаю с трудом ковылять. Получается очень медленно. Мы едва прибываем в бункер, как вниз летят первые бомбы.
Постепенно приближается Пасха. Я хочу вернуться с моими коллегами до ее наступления. Сейчас полк размещается в Гроссенхайне в Саксонии. Моя 1-я эскадрилья снова передислоцирована из Венгрии в район Вены и все еще остается на Юго-Восточном фронте. Гадерманн в Брансвике. Время моего отсутствия он использует для того, чтобы практиковаться в своей профессии доктора. Я звоню ему, чтобы он передал приказ прислать в Темпельхоф «Ju-87» к концу недели, чтобы тот мог доставить меня в часть. Поскольку незадолго до этого Гадерманн разговаривал с дежурным врачом о моем состоянии, он не может поверить в то, что слышит. Кроме того, он сам еще нездоров. Я не увижу его больше до самого конца войны, в тех последних операциях, в которых мне еще придется принимать участие.
Его место, место моего стрелка, занимает лейтенант Нирманн, у которого нет недостатка в боевом опыте и который уже имеет Рыцарский Железный крест.
Но прежде нужно выполнить приказ – явиться для доклада фюреру. Я прощаюсь с бункером. Фюрер выражает удовольствие, что все прошло относительно гладко. Он не упоминает о своем запрете на полеты – возможно, эта мысль просто не пришла ему в голову. Я снова, впервые за шесть недель, сажусь в самолет, чтобы проложить курс для своих товарищей. Это канун Пасхи, и я чувствую себя счастливым. Незадолго перед вылетом мне звонит Фридолин и говорит, чтобы я летел прямо в Судеты; он в настоящее время передислоцирует подразделение в Куммерам-Зее около Нимеса. В самолете поначалу я чувствую себя очень странно, но скоро снова ощущаю себя в своей стихии. Управление затруднено тем, что я могу использовать только одну педаль. Поскольку я еще не получил искусственную конечность, мне приходилось левой ногой поднимать педаль, чтобы получить требуемый результат. Моя культя в гипсе и вытянута под приборной панелью, так что не может задеть ее. Управляя таким образом, я через полтора часа приземляюсь на моем новом аэродроме в Куммере. Летный персонал полка прибыл сюда часом ранее.
Наш аэродром лежит среди величественного пейзажа между двумя вершинами Судетских гор, окруженных лесом и обширными озерами. Рядом находится живописное карстовое озеро Куммер. Пока не решена проблема с размещением, мы проводим вечер в гостиничном номере. Здесь, в Судетах, все дышит миром и покоем. Враг за горами, фронт здесь защищает фельдмаршал Шернер – именно это и служит причиной непотревоженной тишины. Ближе к одиннадцати часам мы слышим нестройные голоса детского хора, поющие «Бог приветствует вас». Этой песней нас встречает местная школа во главе с директрисой. Это что-то новое для закаленных вояк, песня задевает нас, поскольку затрагивает струны, о которых на этой стадии войны мы успели забыть. Мы слушаем задумчиво. Каждый из нас погружен в свои собственные мысли – мы чувствуем, что эти дети верят в нашу способность устранить надвигающуюся опасность со всем сопровождающим ее ужасом. Здесь, на пороге их домов, у нас не будет недостатка в решимости. В конце их песни я благодарю за прекрасный прием и приглашаю посетить аэродром утром и посмотреть на наших «птиц». Они выражают живой интерес. На следующий день дети появляются на аэродроме, и я начинаю
