реактивные самолеты требуют особенно длинных взлетных полос, ясно, что взлетать они могут лишь с немногих аэродромов в северном котле, о котором идет речь. Я отмечаю, что, как только мы соберем наши самолеты на этом небольшом числе аэродромов, их днем и ночью начнут бомбить вражеские бомбардировщики, и с чисто технической стороны боевая эффективность сведется к нулю через пару дней. В этом случае воздушное пространство над армией генерала Венка очистить не удастся, и катастрофа станет неизбежной, поскольку армия потеряет стратегическую мобильность. Я знаю из личной беседы с генералом Венком, что его армия рассчитывает на мои гарантии свободного от врага неба, считая это надежным фактором, – так было много раз во время наших совместных действий в России.
На этот раз я не могу взять на себя такую ответственность и твердо отказываюсь от назначения. И снова вижу, что Гитлер позволяет свободно выражать свое мнение тем, кто, как он верит, действует в интересах страны. Я вижу, что Гитлер готов пересмотреть свое мнение. С другой стороны, он не верит тем, кто берет на себя ответственность, а потом не выполняет обещанного.
Гитлер считает, что мое предсказание появления «двух котлов» неточно. Он основывает свое мнение на твердых – и, на мой взгляд, непрофессиональных – обещаниях, данных ему командующими секторами, что они не отступят на фронте, проходящем по Эльбе на западе и по Одеру на востоке, а также по Нейсе и Судетским горам. Я говорю, что верю в то, что немецкий солдат покажет особое мужество в условиях, когда война идет на немецкой земле, но, если русские соберут группировку для концентрированного удара на каком-либо ключевом участке, они проделают большую брешь и разорвут фронт. Я напоминаю о событиях на Восточном фронте в последние годы, когда русские пускали в сражение танк за танком; если три танковые дивизии не выполняли поставленную задачу, русские просто бросали десять, прорывая наш фронт за счет громадных потерь в людях и технике. Их ничто не может остановить. Вопрос состоит в том, будет ли Германия повержена на колени прежде, чем у русских иссякнут людские ресурсы. Но этого не будет, поскольку русские получают с Запада очень значительную помощь. С чисто военной точки зрения при наших отступлениях в России мы наносили противнику такие потери в людях и технике, что эти отступления можно считать победами обороны. Хоть Советы и радовались каждой своей удаче, мы знали, как обстоят дела на самом деле. Но в настоящее время подобное победное отступление бесполезно, поскольку русских отделяет от Западного фронта всего несколько километров. Великие державы понесут ответственность за то, что ослаблением Германии они придали России дополнительные силы – и, возможно, на грядущие столетия. В конце нашего разговора я сказал фюреру следующее:
– По моему мнению, в данный момент война не может окончиться победно на обоих фронтах – нужно на одном из фронтов добиться перемирия.
На лице фюрера появилась усталая улыбка.
– Вам легко это сказать. Еще в 1943 году я беспрестанно пытался заключить мир, но союзники на это не пошли; с самого начала они требовали безоговорочной капитуляции. Естественно, я думаю не о себе, но каждый человек в здравом уме видит, что я не могу признать безоговорочную капитуляцию немецкого народа. Переговоры ведутся даже сейчас, но я уже не верю в их успешное завершение. Так что нам остается лишь сделать все возможное, чтобы преодолеть этот кризис, решающее слово оружия сможет принести нам победу.
Поговорив еще немного о положении армии Шернера, он сказал мне, что хочет подождать несколько дней, чтобы посмотреть, будет ли развитие ситуации таким, как я предвижу. Было час ночи, когда я покинул бункер фюрера. В соседней комнате уже ждали посетители, чтобы поздравить фюрера с его днем рождения.
Я отправляюсь в Куммер рано, летя на низкой высоте, чтобы избежать встречи с американскими самолетами – «мустангами», четырехмоторными бомбардировщиками, и «тандерболтами», которые вскоре появляются в вышине и летят надо мной почти всю дорогу. Поскольку я летаю в одиночку и внизу, мне постоянно приходилось держаться начеку – не заметили ли меня? От этого ожидания я устаю больше, чем от боевого вылета. Ничего нет удивительного, что мы с Нирманном вспотели. Зато как мы рады выбраться из самолета на нашей родной базе!
Некоторое ослабление давления русских к западу от Гёрлица частично объясняется нашими ежедневными вылетами, которые привели к большим потерям у них. Однажды вечером после последнего за день вылета я поехал в Гёрлиц, мой родной город, который ныне находился в зоне боев. Здесь я увидел много знакомых по юношеским годам. Они все заняты делами, и не последнее из них – участие в «фолькстурме». Это странная встреча – мы стесняемся выразить свои чувства. У каждого есть свой груз проблем, горя и тяжелых утрат; но в данный момент мы думаем только об угрозе с Востока. Женщины делают мужскую работу, копая противотанковые рвы; они откладывают свои лопаты только для того, чтобы покормить грудью голодных малышей. Седобородые старики забывают о своей немощи и работают так, что с бровей капает пот. На лицах девушек написана твердая решимость; они знают, что с ними произойдет, если красные орды прорвутся. Люди борются за выживание! Если бы западные народы могли только видеть собственными глазами, что происходит в эти судьбоносные дни, и поняли их значение, они скоро бы избавились от своего легкомысленного отношения к большевизму.
Только 2-я эскадрилья квартирует в Куммере; штаб полка располагается в школьном здании Нимеса; некоторые из нас живут в домах местных жителей, которые на 95 процентов являются немцами и потому стремятся предупредить каждое наше желание. Путешествие от аэродрома и обратно – дело нелегкое; кто- нибудь всегда становится на подножку каждой машины, чтобы высматривать вражеские самолеты. Американские и русские самолеты летают на низкой высоте в любое время дня; в этом районе их маршруты пересекаются. Самые неприятные посетители появляются с запада, остальные – с востока.
Когда мы вылетаем на боевое задание, то часто обнаруживаем, что «ами» поджидают нас с одного направления, а «руски» – с другого. Наш старый «Ju-87» ползет как улитка по сравнению с вражескими самолетами, и, когда мы добираемся до цели, постоянно завязывается воздушный бой, который доводит наши нервы до предела. Если мы атакуем наземные цели, небо гудит от летящего роя врагов; когда мы возвращаемся домой, нам снова приходится пробиваться через круг вражеских самолетов перед тем, как сможем приземлиться. Наши зенитки на аэродроме постоянно вынуждены «пробивать нам свободную дорожку».
Американские самолеты не увязываются за нами, если видят, что мы направляемся к линии фронта и уже вступили в воздушный бой с иванами.
Мы обычно делаем вылеты с самого утра с аэродрома в Куммере подразделением из четырех-пяти самолетов с противотанковыми пушками, в сопровождении двенадцати – четырнадцати несущих бомбы «Fw-190», которые выполняют роль нашего эскорта. Враг ждет нашего появления, имея подавляющее превосходство. Очень редко, если только у нас достаточно бензина, мы в состоянии провести совместную операцию всеми подразделениями под моим командованием – и тогда соотношение сил всего один к пяти! Да, наш ежедневный хлеб дается потом и слезами.
25 апреля по радио приходит еще одно сообщение, которое меня совершенно озадачивает. Понять сообщение трудно, по всей видимости, меня снова вызывают в Берлин. Я звоню в штаб, сообщаю, что меня, вероятно, вызывают в Берлин, и прошу разрешения туда лететь. Разрешения мне не дают, поскольку в сводке сообщается, что бои идут вокруг аэродрома в Темпельхофе и нет уверенности, имеется ли свободная от противника посадочная полоса. Мой начальник говорит:
– Если вы приземлитесь за русской линией фронта, мне не сносить головы за то, что я вам разрешил взлететь.
Он сказал, что немедленно попытается связаться с оберстом фон Белоу по радио, чтобы уяснить смысл сообщения и уточнить – могу ли я приземлиться вообще. Два дня я не получаю никаких сведений, затем в одиннадцать вечера 27 апреля он звонит, чтобы сообщить, что наконец связался с Берлином и что я должен лететь туда сегодня вечером на «He-111», чтобы приземлиться на широкой, идущей с запада на восток дороге через Берлин в районе, где стоят Бранденбургские ворота и монумент Победы. Сопровождать меня будет Нирманн.
Взлет на «He-111» ночью весьма неудобен, поскольку на нашем аэродроме нет прожекторов по периметру, как и каких-либо огней. Кроме того, летное поле невелико и имеет с одной стороны высокие горы. Чтобы иметь возможность взлететь в таких условиях, нам пришлось не заполнить бензином бак полностью. Естественно, это сокращает время, которое мы можем находиться в воздухе.
Мы поднялись в воздух утром, когда еще стояла непроглядная тьма. Нам приходится лететь через
