Судетские горы над зоной боев, курсом северо-северо-запад. Земля под нами освещена пожарами, горели многие деревни и города, Германия объята пламенем. Мы осознаем свою неспособность этому помешать, но не следует об этом думать. На окраине Берлина нас ловят русские прожекторы и зенитки. Почти невозможно ориентироваться по плану города, поскольку город закрыт густым дымом и клубами пара. В некоторых местах интенсивность огня столь велика, что по-настоящему ослепляет. Мне приходится какое- то время смотреть в сторону, чтобы восстановить зрение, но даже при этом я не могу разглядеть дорогу с востока на запад. Мой радист связался с землей; нужно ждать инструкций. Это становится опасно, поскольку у нас мало горючего. Примерно через пятнадцать минут приходит сообщение от оберста фон Белоу, что посадка невозможна, так как дорогу обстреливают тяжелые снаряды, а Советы уже захватили Потсдамскую площадь. Мне дается распоряжение лететь в Рехлин и позвонить оттуда, чтобы получить новый приказ.
Мой радист настраивается на волну Рехлина, мы торопливо вызываем землю, поскольку баки почти пусты. Ниже нас – море огня, что может означать лишь то, что и на другой стороне Берлина красные прорвались в район Нойеруппина и в настоящее время для бегства свободен только узкий коридор. На мой запрос зажечь посадочные огни аэродром Рехлина отвечает отказом – там боятся немедленно привлечь самолеты противника. Я читаю им приказ приземлиться у них, добавляя свои не самые вежливые замечания. Нам становится совсем неуютно, поскольку бензин может кончиться в любой момент. Внезапно справа, ниже от нас, словно для парада выстраиваются огни, очерчивающие аэродром. Мы садимся. Где мы? В девятнадцати милях от Рехлина. В Виттстоке слышал наш разговор с Рехлином и решил показать свой аэродром. Часом позже, поднявшись в три утра, я отправляюсь в Рехлин, где в комнате командующего авиацией есть высокочастотная связь. Благодаря ей я получаю возможность позвонить в Берлин. Оберст фон Белоу сообщает, что я теперь не должен лететь в Берлин, поскольку ему звонил фельдмаршал Грейм и отменил задачу; кроме того, говорит фон Белоу, в настоящий момент невозможно сделать посадку в Берлине. Я отвечаю:
– Полагаю, что мне следует приземлиться этим утром, когда рассветет, на дороге с востока на запад – но только на «Штуке». Если я использую «Штуку», то, полагаю, это еще возможно. Кроме того, я считаю существенно важным вывезти правительство из этого опасного места, чтобы оно не теряло контроль над ситуацией в целом.
Фон Белоу просит меня оставаться на линии, пока он запрашивает инструкции. Вернувшись к телефону, он говорит:
– Фюрер принял свое решение. Он полон абсолютной решимости удержать Берлин и, таким образом, не может покинуть город, где ситуация выглядит критической. Он аргументировал это тем, что, если он покинет город, солдаты, сражающиеся за удержание Берлина, скажут, что он покинул город, и сделают заключение, что сопротивление бесполезно. Потому фюрер принял решение остаться в городе. Вы тут больше не требуетесь и должны немедленно возвращаться в Судеты, чтобы оказать поддержку армии фельдмаршала Шернера, которая должна начать наступление в направлении Берлина.
Я спрашиваю фон Белоу, как он оценивает ситуацию, поскольку он говорил чрезвычайно спокойно и сухо.
– Наше положение трудное, но возможно наступление генерала Венка или Шернера на выручку Берлина.
Я восхищаюсь его спокойствием. Мне все ясно, и я лечу обратно в мое подразделение, чтобы выполнять поставленную задачу.
Поразительная новость, что глава государства и главнокомандующий вооруженными силами рейха мертв, оказали парализующее воздействие на войска. Но красные орды опустошают нашу страну, и таким образом мы должны продолжать борьбу. Мы можем сложить оружие только тогда, когда приказ об этом отдадут наши командиры. Мы будем продолжать борьбу в соответствии с военной присягой. Мы будем продолжать борьбу, потому что знаем об ужасной судьбе, ожидающей нас, если мы безоговорочно капитулируем, на чем настаивает наш противник. Мы будем продолжать борьбу, поскольку судьба разместила нашу страну географически в сердце Европы, чтобы на столетия сделать нас бастионом Европы против Востока. Понимает это Европа или нет, нравится ей это или нет, но на нас судьбой возложена эта роль. Если Европа проявляет преступное равнодушие к этой роли – или даже враждебность, – это ни на йоту не лишает нас обязанности выполнять свой долг перед ней. Когда наконец будет написана история этого континента, включая опасное время, которое еще ждет нас впереди, мы будем вписаны в эту историю как люди с гордо поднятыми головами.
Восточный и Западный фронты приближаются друг к другу ближе и ближе, наши операции выполнять все труднее. Дисциплина у моих солдат заслуживает восхищения; она совершенно не отличается от дисциплины первых дней войны. Я горд ими. Самым тяжелым наказанием для моих офицеров, как и раньше, является отстранение от очередного боевого вылета. У меня самого, однако, проблемы с моей культей. Мои механики сконструировали для меня оригинальное приспособление, похожее на копыто дьявола, и с ним я летаю. Устройство прикрепляется ниже колена, и каждый раз, когда я давлю на него – то есть, скажем, когда мне нужно нажать на правую педаль, – нижняя часть культи, которая только начала затягиваться, натирается так, что на коже образуется рана, она открывается и сильно кровоточит – особенно в воздушном бою, когда мне требуется делать сильный поворот направо. Временами моему механику приходится вытирать с частей двигателя пятна крови.
В первые дни мая я снова оказываюсь удачлив. Мне назначена встреча с фельдмаршалом Шернером, и до нее я хочу заглянуть по дороге в штаб люфтваффе в замок Германнштадт, расположенный примерно в 25 километрах к востоку от нас. Я лечу туда на «шторьхе». Сверху я вижу, что замок окружен высокими деревьями. Это парк, в середине которого я решаю приземлиться. Позади меня сидит мой верный Фридолин. Посадка происходит без проблем; после короткой остановки, чтобы забрать карты, я сажусь в самолет. Он разбегается для взлета в направлении высоких деревьев. «Шторьх» набирает высоту медленно. Чтобы помочь ему быстрее подняться, я выпускаю закрылки перед самым краем леса. Но это приводит к тому, что самолет теряет высоту. Я давлю на ручку, но результата мало. Давить на ручку сильнее смысла не имеет – взмыв, самолет клюнет носом. Вот я слышу удары и треск. Теперь я окончательно загубил свою культю, если не хуже. Внезапно наступает тишина. Я на земле? Нет, я сижу в кабине, как и Фридолин. Мы застряли в развесистых ветвях огромного дерева, весело раскачиваясь взад и вперед. Дерево качнулось еще несколько раз – видимо, удар был для него слишком силен. Я опасаюсь, что «шторьх» выкинет еще какой-нибудь трюк и перевернется вверх колесами. Продвинувшись вперед, Фридолин спрашивает с некоторой тревогой:
– Что происходит?
Я говорю ему:
– Не шевелись, а то ты сбросишь то, что осталось от «шторьха», с дерева с десятиметровой высоты.
Хвост сломан – как и большие куски плоскостей крыла; эти куски и хвост лежат на земле. Ручка управления все еще у меня в руке, моя культя не пострадала, она ни обо что не ударилась. Надо же так повезти! Мы не могли спуститься с дерева – было слишком высоко, а ствол был толстый и гладкий. Мы ждем, и через какое-то время на сцене появляется генерал – он слышал треск и теперь разглядывает нас, устроившихся на дереве. Он невообразимо рад, что мы отделались так легко. Поскольку других возможностей снять нас нет, генерал посылает за местной пожарной бригадой. Они помогают нам спуститься с помощью длинной выдвижной лестницы.
Русские обошли Дрезден и пытаются переправиться через Эрзгебирге с севера, чтобы достичь протектората и таким образом обойти армию фельдмаршала Шернера. Основные советские силы находятся в районе Фрайберга и северо-западнее. Во время одного из наших последних вылетов мы видим южнее Дипольдисвальде длинную колонну беженцев, спасающихся от советских танков, они катятся, словно паровой каток, и сокрушают все, что попадает под их гусеницы.
Мы немедленно атакуем танки и уничтожаем их; колонна продолжает свой путь на юг. По всей видимости, беженцы надеются спрятаться за защитным барьером Судетских гор, где, как они считают, будут в безопасности. В том же самом районе мы атакуем еще большее число вражеских танков в настоящем торнадо разрывов зенитных снарядов. Выстрелив по танку «ИС», я поднимаюсь на высоту 200 метров и оглядываюсь – и вдруг замечаю за хвостом дождь из частиц и обломков. Они падают откуда-то
