неожиданной веселостью, он прошел за ней по вытертой ковровой дорожке сквозь узкий сумрак под одинокой голой лампочкой, свисавшей с потолка посредине коридора, к третьей от конца двери.
– Этими комнатами мы редко пользуемся, – сказала она. – Только в дни получки, когда большой наплыв. А так придерживаем их для… солидных гостей. Для тех, которые на всю ночь. Принимаем здесь избранных. Ночью тут никто не ходит, тихо, спокойно. Окна все на улицу, иногда автобусы слышно. В той половине намного хуже. Там среди ночи может пьяный вломиться, а здесь такого не бывает.
– Я что, тоже избранный? – хрипло спросил он.
Она остановилась у двери, посмотрела на него через плечо и рассмеялась.
– Раз ты здесь, – она кокетливо улыбнулась, – значит, избранный.
– Здесь-то я здесь. Только это ничего не значит. Это же все Анджело и Мейлон. И бутылка. Они просто хотели, чтоб мне тоже выпить осталось. – Он мысленно отметил, что кокетство ей идет, она становится очень женственной. – Билли и Сандра повели сюда не меня, а их.
– А тебе это так важно? – поддразнила Лорен.
– Да, важно, – запальчиво сказал он. – Важно. Потому что нас к вам много ходит. И мы для вас лица в толпе, не больше. А вас тоже так много, что вы для нас даже не лица, а только тела. Тебе приятно чувствовать себя телом, с которым переспали и сразу забыли? Когда мы отсюда уходим, нам хочется, чтобы вы нас хотя бы запоминали. Может, мы все кажемся одинаковыми, но мы – разные. А если тебя не могут отличить от остальных, если тебя даже не могут запомнить, это убивает в тебе человека. Душа в тебе умирает. Замужние бабы ничем не лучше проституток, тем же способом деньги зарабатывают, тоже страсть изображают. И хоть дерьмово получается, все равно сходит, потому что суть-то одна. Но если тебя через пять минут забыли, то это грязь и скотство. Мы не ждем, что нас полюбят, но хотя бы запомнили! Если тебя запомнили, это уже…
Сквозь мутный сумрак он увидел, что она смотрит на него с удивлением, и тотчас закрыл рот.
В тишине Лорен смущенно засмеялась.
– Если тебе это так важно, – она улыбнулась, – считай, что ты один из моих избранных.
Пруит отрицательно покачал головой.
– Это не ответ, – упрямо сказал он.
– А какой ответ тебе нужен?
– Не знаю, – нетерпеливо сказал он. – Бог с ним. Это наша комната?
– Да. – Она положила ему на плечо свою такую тонкую, такую женскую руку и лукаво улыбнулась.
Тонкая женская рука лежала на его плече, слишком нежная для заключенной в ней мощи, и ему захотелось схватить в охапку это хрупкое тело, задушить его поцелуями, вдохнуть в него жизнь, ту жизнь, которую он знает, и заставить ее эту жизнь почувствовать. Но негласное табу запрещает целовать проституток. Они не любят, когда их целуют. Поцелуй для них нечто очень интимное, как для большинства женщин – постель. Она не почувствует того, что он хочет, в ее глазах он только нарушит давно укоренившийся закон, и она рассердится на него за эту вольность.
– Извини, но деньги вперед, – смущенно сказала она.
– А, да, конечно. Я и забыл. – Он достал из кошелька пятнадцать долларов, которые ему дал Старк, и протянул ей. Сегодня даже не своими расплачиваешься, подумал он.
Удивляясь собственному смущению и стараясь его скрыть, Лорен вынула из высокого комода два дешевых пикейных одеяла и бросила на кровать.
– Вот. Бельем у нас ведает Минерва, и горничные стелят только в комнатах для одноразовых. Но нам же с тобой надо чем-то укрыться, – сказала она весело, однако наигранная веселость была плохим фильтром и пропустила сквозь себя и ее смущение, и угрюмость, застывшую на каменном, неспособном сейчас улыбнуться лице Пруита. Высеченное из камня лицо… У кого-то есть рассказ, который так называется.
– Ну хорошо, – сказала она.
– Да, да, – отозвался он. – Я сейчас.
– Я тебя не тороплю. Я просто подумала, ты меня не слушаешь.
Ей было странно видеть, что раздевается он без всякого стеснения – когда до этого доходит, стесняются даже самые последние скоты. А он не стеснялся. И он не скот. Казалось, он попросту не сознает, что делает. Внезапно в ней шевельнулось желание.
Они лежали рядом, не касаясь друг друга, каждый под своим одеялом, окно было широко распахнуто в ночь, и они слышали вдалеке чьи-то тяжелые шаги – должно быть, полицейский, – потом продребезжал торопящийся в парк трамвай, потом угрожающе зашипел тормозами автобус. Они молчали, он знал, что ей одинаково безразлично, разговаривают они или молчат, и ему не хотелось разговаривать, не хотелось думать ни о чем, кроме того, что произошло минуту назад. Сквозь просвет под опущенными жалюзи он смотрел через улицу на крыши напротив и вяло пытался угадать, в какой комнате Анджело, в средней или в крайней, и у кого бутылка, у него или у Старка, и еще думал, что, наверно, надо встать, надеть штаны и попробовать отыскать бутылку, потому что жуть как охота выпить.
Через какое-то время – ему казалось, он лежит так совсем недолго, но при этом было ощущение, что прошло несколько часов, – раздался тихий стук, и, не дожидаясь ответа, в дверь просунулась голая рука, сжимающая мертвой хваткой горлышко длинной коричневой бутылки, а следом возникла голова Анджело, и Пруит с некоторым удивлением заметил, что Лорен рывком натянула одеяло на грудь и плотно закрыла плечи.
– Я слышу, у вас затишье после боя. – Анджело ухмыльнулся. – Ну, думаю, устроили себе перерыв.
– Отдыхаем, – сказал Пруит.
– Принес тебе выпить. А то моя длинноногая все бы одна выдула. Сандра, конечно, хорошая девушка. Просто замечательная. Но пьет как лошадь. Войти-то к вам можно?
– Давай входи, – сказал Пруит. – Я давно мечтаю выпить.
