его родинке.
— Она всегда у тебя была, папочка?
— Конечно, с детства. От рождения. Недаром ведь родинкой зовется... Родина! — вдруг произнес он внезапно пришедшее в голову слово и скривился, как от зубной боли.
— На маминой фотографии ты точно такой, как сейчас. Только если бы все эти морщины вдруг исчезли.
— У тебя есть моя фотография?
— Да, я ее все время ношу с собой.
— Даже на службу?!
— Конечно. Мне приятно, что она всегда со мной.
— Ты когда-нибудь показывала ее своим сослуживцам?
— Так чтобы специально — нет. Ведь ты там в офицерской форме.
— Но карточку могут случайно увидеть!..
— У нас не принято копаться друг у друга в столах. Кроме Сергея Петровича, моих бумаг никто не берет...
— Сергей Петрович — это не так уж мало, — пробормотал Демидов смущенно, сознавая, что слишком много он говорит о своей фотографии. Как бы вскользь, попросил принести ему эту фотокарточку.
— Хотелось бы взглянуть на самого себя через столько лет... Морщины, морщины, — закончил разговор Демидов, — их не разгладишь теперь даже раскаленным утюгом.
Демидов охотно рассказывал дочери в этот вечер милые сценки из первых лет семейной жизни, часто восклицая: «Как ты сейчас похожа на Машу!»
Любочка слушала внимательно, но перед ней все чаще возникала другая сценка: Сергей Петрович держит в руках папку с фотографией отца. Может, рассказать отцу? Но что-то снова удержало ее от излишней откровенности. Возможно, то, что она не хотела этим огорчить отца. «Он всякий раз недовольно хмурится, когда заговоришь о моряках... После!»
— Теперь ты расскажи, какие же новости из этого глухого захолустья вы отправляете в столицу?.. От тифа люди мрут, что мухи, город голодает и стучит зубами от холода, — подсказывал тему разговора Демидов.
— Ой, папочка, дай мне хоть здесь отдохнуть от тифозной статистики! — воскликнула дочь, прижимаясь щекой к волосатой маленькой с твердыми узкими ногтями руке Демидова.
Демидов откровенно захохотал.
— Ты умница, но здесь, в этом кабинете, я — начальник опытной станции, советский служащий, как ты. Правительство — подчеркнул это слово Демидов, — мне доверяет.
Любочка посмотрела на него гордым взглядом.
— Впрочем, почему это меня должно интересовать? Мое дело — изучение капризов моря. Правда, иногда море выбрасывает на берег неизвестных людей, — игриво уходил от темы Демидов.
— Трупы? — ужаснулась Любочка.
— М-м... политические! — с иронией разъяснил Демидов.
— А ты, папочка, мог бы помогать нам... Сергею Петровичу, — с расстановкой заметила Любочка. — Например, вылавливать людей в море, нарушающих нашу границу, или тех, кто палит камыш в плавнях... Сергей Петрович так нервничает...
— Только нервничает?
— Что ты, папочка, он подписал сегодня строгий приказ — будем брать заложников-кулаков. Кулаки знают, кто поджигает. Сам Сергей Петрович выехал на операцию.
Любочка инстинктивно догадалась, что сказала лишнее, особенно этими словами «будем брать». Но ведь перед нею отец...
Они поговорили еще несколько минут. Демидов напомнил о времени: пора домой. Он собрал со стола съедобное в большую коробку из-под печенья.
— Угости бабушку. Жди моего сигнала. Будь осторожна.
Демидов успел побриться, прежде чем раздался знакомый ему прерывистый стук.
Отец Николай. Он молча проследовал за Демидовым и, сбросив с себя шубу и шапку, опустился на стул.
— Водки, полковник!
Демидов, не спеша, выполнил его требование: наполнил бокал и поставил его перед гостем, коротко взглянув в посеревшее, осунувшееся лицо. Глаза отца Николая метали молнии.
— Возьмите себя в руки, капитан. Давайте сегодня выпьем за мое хорошее настроение. Оно давно не посещало мою душу.
Гость залпом опустошил бокал и как-то жутковато засмеялся сквозь зубы.
— Чудом, полковник, я ускользнул из этих «особых» рук... Пятерых пустили в расход на месте. Начальник милиции сам себе всадил пулю в лоб... А у вас хорошее настроение.
— Мертвые не дают показаний, — не гася улыбки, заявил Демидов.
Отец Николай сжал кулаки.
— Десяток хороших парней. Я их всех бы, как котят, в днепровской проруби потопил сегодня.
— Остановка только за десятком?
— За епископским благословением и вашим приказанием, — уточнил гость. — Я люблю действовать. Это моя стихия. Был атаман Махно, а почему не может появиться в этих плавнях на Херсонщине, скажем, атаман Иванов? Днем — отец Николай божьей милостью. Ночь настала — атаман Иванов. Отряд «Смерть коммунистам!» Как вам нравится идейка?
— Вся беда в том, что людей, подающих идеи, развелось больше, чем тех, которые способны осуществить эти идеи... Но вы, капитан, счастливое сочетание того и другого.
Отец Николай опрокинул второй стакан, не хмелея. Голос его еще больше окреп от алкоголя:
— В Большой Александровке был я на прошлой неделе. Сколотили отрядик из бывших махновцев. Сам Тягнырядно взялся за это дело. Чекисты его потрясли на днях. Епископу хлеб и мясо вез, а матросы повернули оглобли к госпиталю. Прокопий жалобу в Москву накатал. Понравился большевикам хлебушек наш! Продотрядчиков готовят в этот район во главе с секретарем укома... Менять сельхозинвентарь на хлеб собираются... Ух, как бы я их самих разменял, господин полковник!
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Над городом раздавался благовест. В монастыре заканчивалась вечерняя молитва. Игуменья Виктория, чуть смежив веки, стояла на паперти с поднятой рукой. Черницы, готовые ко сну, ожидали благословения владычицы. Она внимательно всматривалась в восковые лица монахинь:
— Сестры, священный покой монастыря нарушен...
Игуменья широко раскрыла глаза, затем медленно опустила их на красивые пальцы выпестованных рук.
— Своим трудом мы добываем себе пищу, и наша община не хочет знать, что происходит за стенами монастыря. Запомните это, сестры, и пусть хранит вас бог от поклонения антихристам.
Молельный зал опустел. Только в маленьком алтаре, напротив иконы богоматери, держащей на руках младенца, все еще стоит игуменья. В стекле божницы она видит свой строгий профиль, бархатные ресницы больших увядающих глаз. Мизинец нащупывает у переносицы: тонкую глубокую морщину.
«И я могла быть такой, могла иметь сына. Зачем ты призвала меня к себе, пречистая дева?» — шептали тонкие губы Виктории.
К ней неслышно подошла горбунья.
— Матушка-владычица! Сегодня ставить на ночь лампаду к богородице?
