Деревня у вас прижимистая...
— Хлеб тоже на дороге не валяется... Мужик не жаден, он расчетлив. В крестьянина верить надо. Я вот беспартийный, а верю в коммунизм, як жинка в райскую жизнь... У нас тут не все одним лыком шиты, — уже тише добавил Серобаба.
Потом он снял кепку и присел на весы рядом со счетоводом, угощая его самосадом.
Но счетовод мало радовался удаче. Мысли его были в городе, где голодные люди ждали хлеба. Он видел перед собой бледное лицо сынишки, еще не поправившегося от тифа.
— Хлеб завтра отошлем, а сами останемся здесь: поможем крестьянам ремонтировать инвентарь, — добрея, медленно ронял слова Ивлев.
Общее собрание александровских крестьян открыл председатель волисполкома, демобилизованный Олекса Вакуленко. После контузии у него был нервный тик: подергивалась жилка под глазом. Он оглядел крестьян, пристроившихся на подоконниках и прямо на полу, и лицо его выразило недоумение...
— Все в сборе, а кулаков маловато, — проговорил он сидящему рядом с ним человеку в очках. Затем Вакуленко подкрутил фитиль висячей керосиновой лампы и, выждав, пока задние ряды угомонятся, объявил громко:
— Слово о международном положении, о смычке и товарообмене с крестьянами Большой Александровки имеет секретарь Херсонского уездного комитета партии большевиков товарищ Варич.
— А может, начнем со смычки с Александровкой, а тоди вже хай международное? — несогласно вставил длиннобородый крестьянин в домотканой свитке.
— Дед Егор всему миру хочет наперекор...
— Що старе — що мале! — сострил кто-то по адресу активного старика.
По рядам пробежал смешок. Вакуленко постучал ногтем по углу стола. Секретарь упарткома поднялся.
— Товарищ Егор, пожалуй, прав. Можно начать и с нашего приезда к вам.
Варич дружески улыбнулся, взглянув на деда Егора.
— По постановлению Центрального Исполнительного Комитета Советов сейчас проводится неделя Красного пахаря. Мы приехали к вам с бригадой рабочих оказать посильную помощь в ремонте инвентаря. Сегодня вы получили кое-что из отремонтированных машин, а взамен дали рабочим хлеб.
— Плугов маловато привезли, — перебили Варича.
— Втулок нет, а без них дегтю не напасешься... — послышались голоса.
— Это правда, — согласился секретарь. — Первая партия инвентаря трудно досталась. Делали на голодном пайке. К примеру, шайбы запасные или звездочки, как их на заводе называют, из меди полагается сделать. А где медь? Рудники стоят. Рабочие самовары и чайники из дому посносили, отдают на переплавку... Вот как туго с этим в городе. Но там хорошо понимают: если не засеем землю весною, в общую могилу ляжем. И в городе, и в деревне. Красноармейцы готовы помочь вам, со своими лошадьми приедут.
— Было б что в землю кидать — и сами посеяли бы, — заговорил крестьянин в рваной шинели с двумя «георгиями» на груди. Он заковылял к столу, прихрамывая, но, стукнувшись деревянной ногой о ножку скамьи, остановился, виновато глядя на свое убожество.
— Мужики, хозяин я был или мот?
До войны с немцами крестьянин Лука Авдеенко имел свое хозяйство: пару лошадей, корову и птицу. Вернулся калекой. Жена померла, двор беляки спалили. Двое сирот у соседки приютились, тятьку с войны дожидали.
— Кто воевал, а кто богател! — неистово взмахнул жилистым кулаком бедняк с «георгиями». — У кулака все есть, он лучший клин посеет, да нашими руками и соберет. Так я говорю?
— Вы говорите верно, — ответил Варич, — только борьба с кулаком, как и со спекулянтом, должна вестись организованно, через комитеты незаможных селян.
— В комбеде у нас подкулачники сидят, — закричали с места сразу двое. — Супротив их никто не встанет.
— Верно! Демьян Лихошей кулаками куплен...
Сидевший на задней скамье мужик с окладистой бородой поднялся, смело взглянул в лицо Варичу:
— Миром меня выбирали, а теперь понапраслину возводят.
— Сегодня переизберем председателя комбеда, ежели не в нашу сторону тянет, — как можно спокойнее заявил Варич. Руки его от негодования и нервного напряжения крепко вцепились в край стола. Глаза гневно смотрели в упор на Лихошея, предавшего интересы односельчан. Секретарь закашлялся, в наступившей тишине было слышно его тяжелое частое дыхание. Глядя на этого простого рабочего, перенесшего много лет каторжной тюрьмы, на его усталое бледное лицо, люди не могли не почувствовать в нем своего, близкого им человека.
Варич отдышался, поправил нависшую на висок жиденькую прядь волос и спокойно стал рассказывать о новом ленинском плане, по которому отменят продразверстку. Все, что останется в крестьянском хозяйстве после уплаты налога, считается незыблемой собственностью. Торгуй или меняй — твое дело! Свой план товарищ Ленин вынесет на обсуждение партийного съезда.
Варич рассказал крестьянам все, что слышал сам во время недавней поездки в Москву.
— Товарищ секретарь, а ты Ленина видел, говорил с ним? — вдруг спросил подросток в большом отцовском картузе. Взрослые не осадили паренька, очевидно, сами были не прочь послушать о Ленине.
Варичу пришлось рассказать крестьянам о своей последней встрече с Ильичом.
Дед Егор так прокомментировал выступление Варича:
— Ишь ты... Значит, думает Ленин и о нас там...
Секретарь выждал, когда стихнут одобрительные хлопки и перешел к международному положению Советской Республики.
Никто не заметил, как два человека, все время стоявшие в проходе, попятились и вышли на улицу. Осторожно ступая след в след по свежему снежку, они свернули в узкий переулок. Впереди шел широкоплечий мужик в дубленом полушубке, за ним, воровато озираясь по сторонам, прихрамывал высокий парень, горбясь от студеного встречного ветра.
Сквозь узкую щель облаков блеснул лунный свет. Высокий, остановившись, недовольно спросил:
— Чегой-то ты зубами стучишь? Ай из бани голяком выскочил?
— Как бы мужики наши в кусты не сыграли, — отведя глаза в сторону, прошептал тот, что в полушубке, — уж больно складно мозги им вправляет этот чахотошный...
Молодой резко выпрямился, блеснув глазами:
— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела...
Они подошли к каменной изгороди, тихо открыли железную калитку. Тропка меж густых подстриженных кустов привела их в домик, стоявший рядом с церковью.
Вертлявый попик, одетый в женскую кацавейку поверх ризы, встретил их на крыльце, провел в светлицу. Кивнув на сидевшего за столом человека в синих военных брюках и начищенных сапогах, поп тихо сказал:
— Адъютант атамана вас ждет.
Адъютант о чем-то думал. Он лишь краем глаза посмотрел на вошедших и, схватив стакан со стола, приподнял его на уровень глаз, мысленно чокаясь с вошедшими. Медленно опустошив стакан, приложил кусок хлеба к широкому мясистому носу и хрипло распорядился:
— Поехали.
Во дворе поповского дома стояла пара жеребцов, запряженных в тачанку. Попик проводил всех троих во двор, помог пьяному адъютанту взобраться на тачанку и распахнул ворота:
— Благослови, господи! — прошептал попик вслед и, довольный, потер руки, глядя, как бесшумно нырнула в темноту тачанка.
