кораблю приходилось огибать Сицилию и тем самым значительно удлинять плавание. Самый короткий путь от Мессинского пролива до Александрии занимал шесть дней, но из-за господствующих ветров и течений плавание обычно продолжалось дольше. Я молилась, чтобы наше путешествие прошло быстро; я не без робости думала о том, что ждет меня в Риме, но оттягивать неизбежное не хотела. Я собралась с духом и внутренне подготовилась к возможным испытаниям, но такое состояние требовало скорейших действий, а долгое промедление, напротив, угрожало рассеять мою решимость.
Мой корабль представлял собой весельную галеру, не военную, хотя на борту имелся небольшой вооруженный отряд. Я выбрала именно такой корабль, потому что его отличали скорость, надежность и вместимость. Насчет возможного нападения я не беспокоилась: пиратов в этих водах уничтожил еще Помпей.
Лет двадцать назад Средиземное море буквально кишело наводившими ужас морскими разбойниками. Они безжалостно грабили суда и захватывали в плен ради выкупа состоятельных путешественников, в том числе и самого Цезаря. В конце концов сенат Рима решил покончить с этим злом, что было поручено Помпею. Тот собрал военный флот и расправился с пиратами, обезопасив торговое мореплавание. Разумеется, полностью изжить эту нечисть было невозможно, где-то в тайных бухтах еще укрывались отдельные разбойничьи суда, но их осталось мало, а места, где они чаще всего орудовали — прежде всего побережье Далмации, — лежали далеко, к востоку от нашего маршрута. В ту пору я не знала, что на западе они заплывают до самой Сицилии и Сардинии.
Корабль вздымался и опадал на волнах, словно огромный морской зверь, и создавалось ощущение, будто я способна пересечь весь мир от края до края. Именно тогда, стоя на палубе и чувствуя на щеках соленые брызги, я впервые серьезно задумалась о необходимости возрождения египетского флота.
Александрийская война нанесла ему непоправимый урон: многие корабли оказались в руках моего брата и были сожжены прямо в гавани. В отличие от города, восстановлением флота пока никто не занимался. Для этого требовалось ввезти из Сирии немало корабельного леса, но я полагала, что тут затруднений не возникнет. Сирия стала провинцией Рима, и тамошние власти выполнят любое указание Цезаря. Да, пора воссоздать египетский флот.
Когда мы вышли из гавани в открытое море, капитан подошел ко мне и остановился рядом. Мы двигались почти строго на запад, но скорость оставалась невелика, ибо ветер дул нам навстречу и от большого квадратного паруса не было никакого толку. Гребцы усердно налегали на весла, ритмично опускавшиеся и вновь поднимавшиеся на фоне ярко-голубой воды. Небо над головой было ясным, облака уходили на восток.
— Это самый короткий путь, верно? — спросила я.
— Да, прямой, как римская дорога, — ответил капитан. — Но в это время года ветра чаще всего дуют не в самом благоприятном для нашего плавания направления, а силы гребцов не безграничны. На каждом весле сидит по четыре человека, но они не могут днями и ночами без передышки грести против ветра.
Поскольку я решила появиться в Риме без лишнего шума, то и корабль выбрала скромный. А теперь призадумалась, не совершила ли ошибку.
— Не думай, царица, что скорость корабля зависит от его величины, — сказал капитан, словно прочитал мои мысли. — Корпуса огромных судов очень тяжелы, а значит, для них требуется больше усилий гребцов или более сильный ветер. Вот почему пираты, лучшие мореходы в мире, используют маленькие и легкие корабли. На большую скорость, чем сейчас, нам рассчитывать не приходится.
Я выслушала его слова с разочарованием и огорчением. Похоже, плавание предстояло долгое, и придется набраться терпения.
Нам с сыном и служанкой выделили особую каюту; кажется, для этого пришлось потесниться капитану. Ради меня ее подновили и раскрасили в яркие цвета, но краска начала отставать в самом начале плавания — как я поняла, из-за сырости. Моя койка и огражденная кроватка Цезариона были привинчены к полу, а Хармионе пришлось спать на дощатом настиле, раскатывая на ночь матрас. Наши сундуки с личными вещами прикрепили цепями к кольцам на палубе и переборках.
Юный Птолемей Четырнадцатый, мой супруг, имел собственную отдельную каюту. Я взяла его с собой, потому что он очень интересовался Римом. К тому же я надеялась, что лицезрение печальной участи Арсинои станет для него хорошим уроком, хотя сейчас он был милым ребенком и в предостережениях вроде бы не нуждался. Кроме того, оставшись в Александрии один, он тем самым искушал бы моих врагов и провоцировал желание объявить его (не интересуясь его мнением) единовластным правителем. Египту же меньше всего нужна еще одна междоусобная война.
Я зашла в каюту — посмотреть, что делает Цезарион. Он играл мешочком, набитым чечевицей, который дал ему один из матросов. Пока я наблюдала за сыном, его пальчики разжались, выпустили мешочек, и он задремал.
Бедный ребенок, подумала я. Путешествие обещает быть долгим.
На следующее утро я едва могла разглядеть на дальнем горизонте золотистый мазок — побережье Северной Африки, пустыня, расстилавшаяся к западу от Египта. Постепенно и она пропала из виду, и мы остались один на один с простиравшимся во все стороны, сколько видел глаз, безбрежным морем.
На восьмой день налетел шквал, небо почернело и обрушило на нас потоки дождя. Правда, вслед за ним, к счастью, сменился и ветер: налетел восточный «левантиец», погнавший корабль как раз в том направлении, куда нам требовалось. Капитан приказал поднять парус, и мы понеслись как на крыльях.
Хармиона переносила плавание плохо: первые несколько дней она страдала от морской болезни. Сейчас она поднялась на палубу и встала рядом со мной, бледная и измученная.
— И когда оно кончится, это проклятое море! — простонала она.
— Раз оно проклятое, — сказала я, — то, когда мы соберемся назад, я посажу тебя на верблюда и отправлю домой с караваном. Ни штормов, ни морской болезни. Правда, пока ты доберешься до Александрии, мы обе состаримся. Цезарион сделает меня бабушкой.
— Не то чтобы мне хотелось потратить свою молодость на путешествие с караваном, — проворчала Хармиона, — но я чувствую, что плавание уже успело меня состарить.
Странно, но на меня плавание оказывало противоположное воздействие. Я находила морской воздух бодрящим, а сопровождавшие его непривычные запахи и звуки просто очаровывали. Взять хотя бы вездесущий запах морской соли или ветер, приносивший с собой едва уловимый аромат земли, откуда он налетел. А еще дух свежепойманной рыбы — совсем не похожей на ту, что продают на рынках, — и затхлая сырость влажных канатов. Деготь и смола, которыми был пропитан корабль, издавали теплый запах, напоминавший изюм. Он усиливался по мере того, как поднималось солнце.
Что касается звуков, то мне нравился убаюкивающий плеск воды о корпус корабля, а уж поскрипывание снастей да хлопанье паруса, то наполнявшегося ветром, то опадавшего, и вовсе ни с чем не сравнимы. Совсем не похоже на привычный шум городских улиц или рынка.
При этом я была несказанно рада тому, что от прежней моей водобоязни не осталось и следа. Отважившись выйти на лодке в гавань, а потом совершить плавание по Нилу, я избавилась от детского страха и теперь, слава богам, пересекала открытое море.
— Когда окажешься в Риме, тут же забудешь обо всех невзгодах, — заверила я Хармиону. — Ручаюсь, на вилле Цезаря ты мигом оправишься.
Я надеялась, что так оно и будет. Я сама начала терять счет дням пути и, чтобы не сбиться окончательно, отмечала их, сдвигая по бусинке на браслете. Мы продолжали плыть и ночью, поскольку в открытом море глубина не позволяет встать на якорь. Несколько ночей выдались безлунными, и мы могли видеть звезды, но кроме них — ничего.
К моему разочарованию, капитан предпочел долгий путь вокруг Сицилии.
— Если «левантиец» продолжит дуть, плыть будет гораздо безопаснее, хотя и дольше, — пояснил он. — К Мессинскому проливу лучше приближаться с противоположной стороны, когда в спину дует северный ветер. В этом случае ты подойдешь к горловине между водоворотом и скалами, имея наибольшее пространство для маневра.
— Сцилла и Харибда, — сказала я. — Так ли они страшны, как гласит легенда?
