— Хочешь сказать, тебя только местные привлекают? На самом деле я тебя понимаю. Я даже подумал, что она розоватая.
— Да ну?
— Не знаю, может быть… А кому какое дело? Все равно, речь о том, что Лиз ее не видела. И вполне может вбить себе в голову, что Барбара — эдакая шикарная красотка, которая запала на тебя, и неизвестно еще, чем вы там занимаетесь с этим валиком и кисточкой. Поставь себя на ее место: ты едешь к этой даме на весь день, до девяти вечера тебя нет. Что она должна думать? Представь, что Лиз допоздна сидит на работе вдвоем с каким-нибудь парнем. Ты сам не ревновал бы?
— Нет. Хотя понимаю, куда ты клонишь. Но я ей верю.
— И я верю Трише, только все равно не хотел бы, чтоб она оставалась в ночную смену тет-а-тет с новым доктором.
— С тем, который похож на Джорджа Клуни в «Скорой помощи»? С иностранцем?
— Вот-вот. Так что мой тебе совет: уделяй Лиз больше времени. Хуже-то не будет. Своди ее в хороший ресторан, в кино. Цветов купи.
— Тогда она точно решит, что дело нечисто.
— Ничего она не решит. Ладно, все равно в Эдинбурге ты работу закончил. Так что вы с Барбарой не увидитесь больше, верно?
— Я обещал, что через пару месяцев, может, после Рождества, отремонтируем ее кабинет.
— Тогда я с тобой поеду — Лиз вряд ли придет в голову, что мы там втроем кувыркаемся.
Я смотрю, как Лиз танцует, и у меня просто дух захватывает. Рядом с ней скачет Алекс, мой шурин, — чувства ритма никакого, зато энергии хоть отбавляй. Он пригласил ее, когда поставили «Brown Sugar», а эта песня еще в годы моей молодости считалась древней. Лиз классно танцует; стройная, в юбке из кружева и коротком топе, который едва прикрывает живот. Волосы у нее вообще-то прямые, до плеч, но сегодня она их начесала, к тому же накрасилась и наложила румяна с блестками. Решила нарядиться в стиле ранней Мадонны: черные перчатки, чулки в сеточку. И теперь вот, глядя на Лиз, я вспомнил, какой она была, когда мы только начали встречаться. Я тогда впервые зашел к Полу домой. Мы все еще пытались быть панк- рокерами, хотя на дворе стоял уже восемьдесят первый; и вот Лиз с подружкой вошли в гостиную, где мы сидели, — она вся разодетая, лицо напудренное, аж белое, глаза подведены, рубаха «жеваная», с плечиками, брюки в обтяжку и стильные такие полусапожки. Она выглядела куда старше своих лет, совсем по-взрослому. Приятели потом меня засмеяли как последнего дурака, когда выяснилось, что ей только четырнадцать, - но на вид ни за что не скажешь, а по уму она всегда была старше меня. Хотя, как говорил мой отец, чтобы быть умнее меня, много мозгов не надо. Но странно все-таки: с годами, мне кажется, она только молодеет.
На вечеринку я решил вырядиться панком, хотя всю ту одежду давно повыбрасывал. Да она и так на меня не налезла бы. Не то чтобы я растолстел. Вот Джон стал эдаким бычком, когда ему стукнул тридцатник. Триша медсестра, так все пилит его: мол, худей, не то сердечный приступ заработаешь. Мне в этом смысле везет, весь жир где-то сгорает, но раньше-то я был тощий как палка.
В общем, взял я старые черные штаны и футболку, маленечко порезал их лезвием и повтыкал английских булавок. На шею повесил цепь, которую накануне купил в «Би-энд-Кью» . Энн Мари наблюдала, как я мочил гелем волосы и ставил их торчком.
— Пап, ты в молодости так и ходил? В таком виде?
— Почти, доча. Еще я волосы красил — у меня одно время были фиолетовые прядки.
— Прямо так появлялся на людях?
— Ну да, в этом же вся соль. Какой смысл сидеть дома, где тебя никто не видит?
— Ты выглядишь как полный псих.
Я начал скакать по комнате.
— Я антихрист, анархист!..
— Пап, хватит уже. Надеюсь, сегодня ты ничего не вытворишь — там, между прочим, будут мои друзья.
Триша предложила ей пригласить кого-нибудь из подруг, чтобы не скучать в одиночестве. Все дети у наших родных либо старше, либо сильно младше ее.
— А что, я, может, позову их танцевать.
— Пап, ну пож-ж-жалуйста. Пойду переоденусь.
Я повернулся к Лиз.
— Только послушайте — и это наша дочь. Какой-то персонаж из «Друзей»…
— Что поделать, она растет.
— Еще в прошлом году она была маленькой, все в куклы играла.
— Совсем не в прошлом году, Джимми.
— Два года назад она еще верила в Санта-Клауса.
— Не верила, — донесся из коридора голос Энн Мари. — Я просто подыгрывала, чтоб вы не огорчались.
— Тебе подслушивать не полагается. Мы с мамой беседуем о своем.
— Тогда не орите на весь дом!
Энн Мари появилась в дверях — сначала я ее даже не узнал. Она была в коротком облегающем платье, черных чулках и серебристых туфлях на платформе.
— Потрясно выглядишь. Ну что, Золушка, подать карету?
Сперва затею Джона с маскарадом я не одобрил. Пару раз я бывал на подобных вечеринках, но ничего путного не получалось. Многие все равно приходили без костюма, а остальные наряжались без особой фантазии. Скажем, напялил шляпу, взял в руки швабру, и вот тебе ведьма, а если ты в смокинге – можешь всем втирать, что ты Брайан Ферри, даже если ты лысый и рост у тебя метр с кепкой. Но, то ли потому, что Триша всем уши прожужжала про этот маскарад, то ли потому, что народ хотел порадовать Джона — уж не знаю, в чем тут дело, но подобных костюмов я в жизни не видел.
Все правда постарались. Одна гостья нарядилась Кармен Мирандой и сделала прическу с настоящими фруктами — такую тяжелую, что двигаться могла. Другой парень взял напрокат костюм медведя – не знаю до сих пор, кто это был, потому что за весь вечер он ни разу не снял головной убор — наверно, спекся от жары. Энджи и Пол нарядились Барби и Кеном, а еще были Дракула, Красная Шапочка — да кого только не было. И народ сразу расслабился, начал танцевать — никто не сидел у стенки полвечера, все общались и запросто знакомились. Джон снял банкетный зал в «Хайлендере». Похоже, они с Тришей позвали всех, кого только знали: соседей, приятелей со времен прежней квартиры, школьных друзей, всех с работы Триши, не говоря уж про родню. Даже мама приехала на пару часов, хотя в десять вечера Джон вызвал ей такси: она сильно сдала с тех пор, как папы не стало. Короче, народ оттягивался и отплясывал, что было сил.
И я тоже отплясывал. Лиз выглядела просто бесподобно, а ди-джей заводил музыку тех времен, когда мы были молодые и только начали встречаться. Я не могу сидеть спокойно, когда слышу «New Rose»: «Is he really going out with her?» - и этот безбашенный рифф, - и все, я, слетаю с катушек. Понятное дело, эту вещь в самом начале Джон заказал — «для родного брательника». Мы принялись с ним, обнявшись, прыгать по залу. Наконец мне удалось вырвать Лиз из лап этого психа Алекса, и я попросил ди-джея поставить для нас «Shake Some Action». Когда общаешься с людьми так и хочется промочить горло, так что я хлестал пиво кружку за кружкой. Потом - «Vicious», Лу Рид — самый любимый музыкант Джона. По мне, он малость старомоден, но Джон обожает эту вещь — мы подростками под эту пластинку сходили с ума, носились по всей комнате. И вот он схватил меня и вытащил в центр зала — мы, кажется, заняли столько места, что всех разогнали. Мы горланили вовсю, Джон тряс своим тучным задом, будто какая поп-звезда из Нью-Йорка, а народ хохотал, подбадривал нас и хлопал; в конце концов, мы врезались друг в друга, так что чуть не грохнулись, а потом Джон стоял, опершись на меня, и повторял без конца: «Видите этого парня? Это мой брательник, и я люблю его, черт меня дери. Слышите? Брательник, я, на хрен, тебя люблю».
— И я тебя, на хрен.
А потом все закружилось, и я очутился на полу.
На следующий день я не мог подняться до двух часов дня. Проснулся часов в одиннадцать и чувствую: все болит, будто меня избили. В голове шумит, как на стадионе, руки-ноги ломит, в горле пустыня какая-то
