— Я знаю, пап.
— Ну подумай, разве стал бы я звать тебя и Нишу в Эдинбург, если бы у меня был с ней роман.
— Но Шарлин сказала…
— Шарлин? Ты с ней все это обсуждала?
— Нет, пап. Но в прошлом году, когда ее папа захотел познакомить их со своей новой подружкой, он сказал Шарлин и ее младшему брату, что они просто друзья, и она гуляла с ними в парке и покупала им мороженое, а потом пошла домой, как ни в чем не бывало. А потом они узнали, что он с ней живет уже несколько месяцев.
Я не знал, что сказать. В горле стоял ком. Хотелось разреветься. И не из-за себя или Энн Мари. А из- за Шарлин, ее брата, их папы и мамы и этой девушки – бедные, сидели в парке, ели мороженое. Почему-то мне стало их так жалко.
Выдался такой день, который в Эдинбурге обычное дело, а в Глазго большая редкость: ярко-синее небо, белые пушистые облака и порывистый ветер. Мне по душе такие дни — вот когда понимаешь, что живешь. Я ехал по дороге, и мне было хорошо — может, еще оттого, что девчонки сидели рядом со мной. Я даже не очень обращал внимание на шум, который они называли музыкой. Всю дорогу они ставили кассеты и слушали какую-то танцевальную муть. Один и тот же ритм долбил по мозгам снова и снова. Когда кассета закончилась, я сказал:
— Беру назад все, что говорил про Мадонну. Вам это правда нравится?
— Мистер Маккенна, мы это просто изучаем.
— Как это?
— Для записи, пап. Ниша берет кассеты у Гарприта — мы пока слушаем все подряд, вдруг почерпнем новые идеи.
— С таким же успехом можно слушать стиральную машинку.
Ниша рассмеялась:
— Отличная мысль, мистер Маккенна, — можно закольцевать стук центрифуги.
— И как успехи? Диск, наверное, почти готов?
— Основная дорожка записана, но еще работать и работать.
— Потому что Ниша все время говорит: «Не годится, давай переделаем».
— Это я говорю «давай переделаем»?
Они захихикали, как заговорщицы.
— Жду не дождусь, когда ваш диск можно будет послушать. Ну, вот мы и приехали, на этой улице живет Барбара — повезет, если найдется местечко для парковки. А может, встану просто перед этой машиной, я-то всего на минутку. Зайдете со мной?
— Нет, пап, мы в машине подождем.
Я позвонил в дверь и понял, что лицо у меня горит. Я знал, что между нами с Барбарой ничего нет, но, после того что сказала Энн Мари, уже ни в чем не был уверен.
— Здравствуй, Джимми. — Она обняла меня и поцеловала в щеку. Слава Богу, что девочки со мной не пошли.
— Привет. Барбара, я ненадолго: в машине ждет Энн Мари с подружкой.
— Что же ты не позвал их с собой? Я очень хотела бы с ними познакомиться.
— Парковаться было негде, загородил кому-то выезд.
— Ну, в другой раз. Вот запасные ключи: медный от двери в подъезде, эти два от квартиры. Я завтра уезжаю, вернусь через две недели. Тебе надо посмотреть еще раз комнату?
— Пожалуй. Уже не помню, каких она размеров.
Она провела меня в маленькую квадратную комнату, гораздо меньше остальных, в дальнем конце квартиры. Никакой мебели там не было.
— Я все вынесла, чтобы вы могли тут развернуться. Вам нетрудно будет снять занавески?
— Конечно, мы снимем. В какой цвет думаешь красить?
— В белый — может, чуть бежеватый, только не темный. Что-нибудь чистое и светлое. Чтобы не отвлекаться во время работы.
— Хорошо. Это дело нехитрое. Извини, мне пора.
— Я тебя провожу — поздороваюсь с девочками.
— Привет. Ты, наверное, Энн Мари — я так много о тебе слышала.
— Привет.
— А ты…
— Это Ниша.
— Здравствуй, Ниша. Куда вы сегодня собрались?
Я посмотрел на девочек:
— Еще не решили. Может, пойдем в замок. Или просто побродим по городу.
— Не хотите подняться на Трон Артура ? И погода подходящая.
— Никогда там не был.
— Не пожалеете. Вид оттуда чудесный.
— Спасибо. Хорошо тебе отдохнуть.
— Постараюсь. Пока, девочки, рада была познакомиться.
Я лежал на спине, закрыв глаза, слушал болтовню и смех девочек, и солнце светило мне в лицо. Я был счастлив. Просто счастлив. Давно уже не чувствовал себя таким счастливым. Хорошо-то как, просто лежать на солнышке. И вдруг у меня живот свело от страха — будто на американских горках, когда ты подвисаешь и падаешь, и внутренности словно тянут из тебя. Я открыл глаза, кругом все по-прежнему: солнце, крыши Эдинбурга внизу, холмы, Энн Мари и Ниша сидят на траве в полуметре от меня.
Тревога почти улетучилась, и я сделал глубокий вдох, чтобы совсем успокоиться. Я посмотрел в небо — бездонное, бескрайнее, и облака так близко, что можно коснуться рукой. Когда Энн Мари было шесть лет, я выкрасил потолок в ее комнате в голубой цвет и нарисовал на нем облака.
— Эй, пап, ты спишь?
— Нет, просто отдыхаю. Ну что, бежим вниз наперегонки?
— Безнадега, пап - Ниша быстрее всех, она чемпионка школы в беге на четыреста метров.
— Правда, Ниша?
— Ага.
— Ну ты даешь — и поешь, и бегаешь.
— И еще крутит колесо. Смотри, — сказала Энн Мари и сама крутанулась - довольно хорошо, только приземлилась чуток неуверенно, - и отошла в сторонку, уступив место Нише. Ниша сделала колесо четко и быстро, а потом еще раз и еще: ее силуэт закружился на фоне голубого неба. Я захлопал.
— Все, хватит, я устал смотреть, что вы тут вытворяете. Пора по мороженому.
Той ночью я лежал в спальнике, смотрел, как свет фар из-под занавесок движется по плинтусу, и эта картина возникала у меня в памяти снова и снова: голубое небо, белые облака и две девочки крутят колесо.
ЛИЗ
От жары можно расплавиться. Душно, влажно, к тебе все липнет. И куда ни повернешь – подъем. Странно, что я раньше эти пригорки не замечала; впрочем, они тут ни при чем, просто я чувствую себя толстой неповоротливой коровой.
Вверх по ступенькам на Бьюкенен стрит - эскалатор, конечно, не работает, и тебя вот-вот снесут.
