по соседству, каждый день должны видеть в окнах эту помойку?
Я направился к Гриндайк стрит. Энн Мари переписала мне на кассету их с Нишей диск, и я вставил кассету в плеер. Вообще-то я никогда не одобрял этих сэмплированных дел, не видел в них толку, но тут слушал и удивлялся, до чего здорово сочетались низкие голоса лам и нежные, высокие — девочек. Я ставил запись снова и снова, пока музыка не вытеснила из моей головы всякие мысли.
Я шел и шел. Через Грин, вверх по Солтмаркет, потом напрямик через боковые улочки до Джордж- Сквер и дальше, все шагал, пока не оказался у Центра. Я даже не думал, куда иду, пока не увидел перед собой желтую дверь.
Я не был тут с тех самых пор, как залил стену краской. Мне было стыдно. Ночевал я у мамы: она одна не станет выпытывать, что да почему.
Стараясь не шуметь, я открыл дверь. Будто мне снова пятнадцать лет, и я крадусь домой в стельку пьяный и думаю: хоть бы все спали. Я заглянул в комнату для медитаций. Не знаю, что ожидал там увидеть, — ряды лам, возносящих молитвы о спасении моей души, или наряд полицейских, готовых меня арестовать, — но комната была пустой. Ничего не изменилось с тех пор, как я ушел. Только при свете дня все выглядело иначе. Словно тут забавлялся ребенок-великан, который смешал все краски и устроил грязь. Под большими пятнами краски еще проступали контуры Будды, а одна рука — поднятая в благословляющем жесте, — осталась совсем чистой. Подушки у стены на полу были сплошь залиты краской. Спальник тоже можно было выкинуть на помойку.
Дверь открылась, и в комнату вошел ринпоче.
— Здравствуй, Джимми.
Я хотел сказать, что мне стыдно, но не мог вымолвить ни слова. Он стоял рядом со мной и смотрел на стену.
— Я не знал, что ты хотел написать Будду в стиле Джексона Поллока . Это настоящий авангард.
— Сейчас же все уберу. — Я не мог смотреть ему в глаза.
— Может, не стоит торопиться?
— Почему? Вы же не хотите, чтобы комната выглядела вот так.
Он тронул меня за руку:
— Сейчас комната выглядит вот так. Давай побудем в ней немного. Просто посидим и посмотрим.
Он сел на пол, лицом к изуродованной стене, и я сел рядом. Смотреть было тошно. Столько труда, и вот, гляньте-ка. Грязь, черт-те что. Я понимал, чего он хотел от меня. Чтобы я посмотрел правде в глаза. Увидел, что натворил, что по-прежнему творил. Я читал в какой-то книжке, что ламы иногда спят в гробах, чтобы помнить о смерти. Но я не хотел видеть смерть, я хотел просто жить. Потому-то я и связался с ламами. Потому что с ними было хорошо, они вселяли в меня спокойствие, умиротворенность, я начинал становиться самим собой. Я не хотел видеть ту муть, в которую превратились яркие, чистые цвета. Не хотел думать, почему я это сделал. Я хотел лишь одного: чтобы все опять стало чисто.
Я поднялся и начал убирать от стены подушки.
— По крайней мере, они прикрыли пол — тут всего несколько пятен. Это эмульсионка — я отмою.
Он кивнул.
Я взял на кухне пару мешков для мусора, поднял с пола пустые банки из-под краски и сунул в мешки. Потом достал из тумбочки в прихожей свои кисти и банку с белой краской. Окунул кисть в банку и от верхнего левого угла стал закрашивать стену; постепенно все цвета исчезли под слоем белого. Нужно будет пройтись еще раз, но, по крайней мере, уже не надо смотреть на эту муть. Сделав дело, я закрыл банку с краской и вымыл кисть в раковине. Потом вернулся в комнату и щеткой отскреб краску с пола. Все это время лама сидел и наблюдал за мной.
— Ринпоче, я, пожалуй, пойду. Мне надо было забрать машину еще часа три назад.
— Джимми, ты забыл. — Он протянул руку. Я взял маленькую баночку с золотой краской, сунул ее в карман и ушел.
ЛИЗ
Так странно было стелить постели. Одну для себя, двуспальную на втором этаже, потом для Энн Мари в мансарде. В той комнате две односпальных кровати; во вторую она, когда была совсем маленькой, укладывала мишек и кукол. Иногда у нее гостила Шарлин; а в этом году, сложись все иначе, она пригласила бы Нишу.
И маленькая комната на первом этаже. Мамина. Теперь я стелю в ней для Джимми.
Разговор мы отложили на пару дней. Сразу по приезде затевать его не было сил, решили, сначала пообживемся. Погода была чудесная, как обычно, солнечная, дел никаких, отдыхай себе на пляже. Странно, когда ты здесь, тебе начинает казаться, что вот это, на самом деле, и есть твоя жизнь: море - проснувшись, ты видишь его из окна, - совсем иной свет, дощатый пол в комнате и белая крашеная мебель.
Во вторник после обеда Энн Мари спросила:
— Пап, а мы пойдем на пляж? Или хочешь, в теннис поиграем?
— Доча, давай чуть позже. Энн Мари, мы с мамой должны тебе кое о чем сообщить.
Она посмотрела на него, молча перевела взгляд на меня. Джимми взглянул на меня. Я сделала глубокий вдох.
— Наверное, доча, надо было раньше тебе сказать - но, в общем, такая у нас новость.
Я снова и снова готовила мысленно эту речь. Ночью накануне, лежа в постели, я все подбирала слова, думала, как сообщить, чтобы ее не ранить, как сначала сказать про Дэвида, - но когда увидела, что она сидит передо мной и глядит на меня большими невинными глазами, у меня вырвалось только:
— Энн Мари, я беременна.
— Беременна?
— Да, у меня…
Джимми перебил:
— Энн Мари, твоя мама…
Она повисла у меня на шее.
— Мам, как здорово! И когда родишь?
— В январе.
Она повернулась к отцу и обняла его.
— Пап, это круто – у меня будет младший брат или сестричка! — Она осеклась. — Но ты, значит, вернешься домой? Ну, ты же теперь не останешься в Центре?
Вид у Джимми был совершенно растерянный. Выражение моего лица, наверно, не сильно отличалось.
— Энн Мари, я…
— А вы имя уже придумали? У Элисон родилась недавно сестра, и ее назвали Эрин - по-моему, красивое имя для девочки. Сейчас позвоню, расскажу Нише.
— Не надо, Энн Мари, не звони. Пожалуйста, пока никому не рассказывай. Мы хотели подержать эту новость в секрете.
Казалось, она разочарована.
— Ладно. Давайте только недолго. Ну что, идем играть в теннис?
Подобного я не никак ожидала. Переживала, как Энн Мари все это воспримет, что себе только ни представляла – что она расплачется, обидится, уйдет в себя, начнет меня обвинять, убежит – перебрала все варианты, но что она решит, будто отец ребенка – Джимми, - мне бы в жизни это в голову не пришло. А между тем, это самая очевидная мысль. В конце концов, о Дэвиде она ничего не знала, никогда его не видела и не слышала, чтобы я о нем упоминала. И Джимми по-прежнему рядом, внешне в наших отношениях мало что изменилось, разве только он дома не ночевал. Предположить, что однажды мы помирились, и теперь ждем ребенка – что могло быть естественней?
