- Типун тебе на язык, нехороший человек! - поморщился Данелия. Машина на стоянке. Я из цирка иду. По твоей милости я сделался там своим человеком.
- После кошмарной истории с кражей питона, - Люсин поцокал языком, ты самый популярный у них человек, Гоги. Кого же и посылать, как не тебя? Что нового в программе? Арена и вправду как солнечный диск?
- Ладно-ладно. - Данелия ткнул его пальцем под ребро. - Мели, Емеля.
- Ну ты, гений дзюдо! - Люсин поморщился. - Не очень... Больно все-таки.
- Ах, ему больно! А другим, значит, не больно? Ты хоть знаешь, куда меня послал?
- Знаю. Вход справа и вверх по лестнице на второй этаж. Разве ты заблудился?
- Нет, не заблудился. Но первый вопрос, который мне задала вахтерша, был про навоз. Ты только вдумайся хорошенько: про навоз! 'Если вы за навозом, гражданин, то вам не сюда надо...' Ты что-нибудь подобное слышал? Или у меня на лице написано, что я пришел за навозом? Похож я на такого? Да?
- Ничего не понимаю, Гоги! - взмолился Люсин. - Какой навоз?
- А я, думаешь, понимал? - Данелия не выдержал и фыркнул от смеха. Уже потом, когда я все сделал и пошел домой, то есть на работу, мне бросилось в глаза объявление, которое они повесили на воротах Центрального рынка: 'Цирк отпускает навоз в неограниченном количестве всем желающим'. Каково? И из- за этого меня, Георгия Данелию, чемпиона Москвы по самбо, приняли за какого-то дачника, за цветочного спекулянта, за вонючего выращивателя шампиньонов!
- Бедный, бедный наш цирк! - пригорюнился Люсин. - Финансовые органы не отпустили средств на уборку навоза! Пришлось воззвать к частному сектору... Будем надеяться, что садоводы останутся довольны экзотическим удобрением, которое производят слоны, бегемоты и антилопы нильгау.
- Когда-нибудь я застрелю тебя, Люсин, - вздохнул Данелия. - С большим удовольствием застрелю.
- Лучше замолвь за меня словечко товарищу Местечкину, чтобы определил в клоуны. С детства обожаю.
- Пожалуй, и вправду так будет спокойнее. Самое тебе место на ковре, у рыжего на подхвате.
- А кроме шуток, Гоги?
- Напрасно время потратил, Володя. - Данелия огорченно поджал губы. С кем только я не говорил! Не знают у нас факирских фокусов. Что тут будешь делать? Ни Дик Чаташвили, ни Акопян, тоже наш кавказский человек, не могли мне сказать ничего путного, а Игорь Кио так прямо посоветовал взять командировку в Индию, даже рекомендательное письмо пообещал.
- Плохи наши дела.
- Чего хорошего? Лишь однажды мне хоть чуть-чуть, но повезло. Глава знаменитого циркового семейства Беляковых вспомнил, что знал одного артиста, который умел делать знаменитый фокус с манго.
- Это когда дерево в руках прорастает?
- Ага. Прямо на глазах у изумленных зрителей. Все мне твердили, понимаешь, что это, как и классический фокус с канатом, массовый гипноз. Но товарищ Беляков твердо стоит на том, что сам видел, как из кучки земли в руках того артиста проклюнулся росток и затем выросло крохотное деревце.
- Имени артиста он, конечно, не помнит?
- В том-то и дело, что помнит! Он мне даже его телефон дал.
- Чего же ты сразу не сказал?!
- Э, не надо волноваться, Володя! - отмахнулся Данелия. - Я уже звонил. К сожалению, товарищу факиру минуло сто лет... Так-то, милый друг. Как ни печально, последний русский факир не очень меня порадовал. Долго рассказывал о том, как путешествовал по Монголии и Тибету, как учился мастерству у персидских дервишей и маньчжурских гадателей. Но на мой конкретный вопрос о фокусе с манго ответил как-то невразумительно. То ли забыл он, как это делается, то ли действительно ничего здесь нет, одна сплошная иллюзия и массовый гипноз. Больше ничем порадовать тебя не могу. - Данелия даже руками развел. - Извини.
- И на том спасибо, Гоги.
- По крайней мере до места незаметно дошли. - Данелия поставил ногу на ступеньку и, полуобернувшись к Люсину, кивнул на подъезд: - Прошу, маэстро!
- Только после вас, - церемонно отступил в сторону Люсин. - А поговорили действительно интересно.
Раскрыв пропуск, он кивнул дежурному и поспешил к лифту. От его утренней лени и созерцательного настроения не осталось и следа. Словно что-то торопило его здесь и подгоняло, словно электрические часы над входом незримо для постороннего глаза подкалывали его стальными остриями своих стрелок.
Еще в коридоре он услышал, что в кабинете надрывается телефон, и, нашарив в кармане ключ с латунной номерной печаткой на тонкой цепочке, кинулся к двери. Но едва вбежал к себе и протянул руку за трубкой, как звонок жалобно звякнул в последний раз и оборвался, оставив после себя печальное эхо.
'Так и есть - не успел'.
Спохватившись, что ключи остались по ту сторону двери, он повернулся и выглянул в коридор.
'Так и есть - валяются на полу! Наверное, от сотрясения...' Люсин поднял связку и, захлопнув ногой дверь, сладко потянулся. Хронический недосып давал себя знать. Во всем теле ощущалась ломотная истома, косточки гриппозно ныли и в глазах резало. Он повесил пиджак на плечики, смочил носовой платок водой из графина и вытер лицо. Сонливость как будто прошла, но явственнее стала саднящая сухость во рту.
'Колбаса? Или я действительно заболеваю?' - пронеслась мимолетная мысль, но он не прислушался к ней, потому что вновь требовательно заверещал телефонный звонок.
- Слушаю! - сказал он, снимая трубку внутреннего.
- День добрый, Владимир Константинович, Костров беспокоит, оглушительно задребезжала мембрана.
- Здравствуйте, Вадим Николаевич. - Он несколько отодвинул трубку от уха, чтобы было не так громко. - Как живем-можем?
- Есть новости. Хотелось бы поговорить.
- Я к вам? Или вы ко мне?
- Обычно так спрашивал Петрова Ильф, когда они созванивались на предмет поработать. Могу я к вам.
- Превосходно! - обрадовался Люсин. Ему смертельно не хотелось никуда идти. Прилив беспокойной энергии, который он ощутил в вестибюле, отхлынул. Пузырящаяся пена истаяла и без остатка впиталась в ноздреватый, светлеющий на глазах песок.
'Как бы и на самом деле не заболеть', - подумал он, смыкая воспаленные веки.
Голова приятно покруживалась, его увлекало с собой и ненавязчиво укачивало какое-то сильное течение. Вспыхнули в красноватой мгле колючие бенгальские искры, жидким зеркалом загорелось море, и все наполнилось многоголосым гулом, словно вырвался вдруг на волю шум, запечатанный в морских раковинах. Люсин увидел себя с лунатической улыбкой скользящим сквозь пеструю сутолоку запруженных улиц. Мелькали белозубые улыбки, тропические цветки, приколотые к смоляным волосам, лоснился желтый и густо-фиолетовый шелк одежд. Прямо на него, призывно и плавно покачиваясь, шла женщина с корзиной фруктов на голове, но, прежде чем он успел восхититься тем, как удивительно сочетается фиолетовый цвет ее сари со смуглым лицом и узкой полоской открытого тела, кто-то ухарски свистнул и гаерским голосом прокричал: 'Ишь ты, куда надумал! Гриппозным в Бомбей нельзя!' Тут все смешалось, пугающе переместилось и покорежилось, а невидимый голос все выкликал его, Люсина, из толпы: 'Ишь ты! Ишь ты! А ну-ка давай отсюда, проваливай!'. - 'Нет-нет, - пробовал сопротивляться Владимир Константинович. - Это вовсе не грипп никакой, грипп у нас давно отменили приказом горздрава за номером триста шестьдесят шесть, и болею я от колбасы...' Но его даже и слушать не стали. 'Чего же ты тогда в санчасть за таблетками побежал? - продолжал публично позорить Люсина нахальный голос. - Видали такого мнительного?' Тут Люсин окончательно сдался и сник. Он и впрямь был очень мнительным человеком, и малейшее недомогание тотчас пробуждало в нем самые худшие опасения. Не боли, не страданий телесных боялся он и даже не смерти, о которой не думал обычно, воспринимая конечную неизбежность ее с равнодушием стоика. Его страшила одна только больница. Он жил одиноко и для подобного суеверного почти ужаса,
