- Ты чего? - озабоченно спросила Мария.
- Да так, знаешь ли, пустяки. - Он допил коньяк и отрицательно покачал головой, когда она протянула руку к бутылке. - Хватит для начала. Столь божественным напитком нельзя злоупотреблять. 'В.С.О.П.', - прочел он буквы на кольеретке. - К такому нужно относиться с благоговением.
- Понятия не имею, что это означает.
- 'Вери сюпериор ольд пель', - почтительно прошептал Люсин и вдруг засмеялся. - Высшего качества и весьма старый! Помнишь, Портос говорил, что уважает старость, но только не за столом? Так вот, он попал пальцем в небо, хотя имел в виду всего лишь курицу прокурорши.
- Все-то вы знаете, - насмешливо прищурилась Мария.
Люсин не нашелся, что сказать, и принужденно отвел глаза от полураскрытых и таких ярко-карминных ее губ. 'Какая жирная, какая все-таки лоснящаяся помада!' - подумал он невольно. И, как будто прочитав его мысль, Мария взяла из коробочки тонкую спичку и подправила краску в уголках губ. Пригнувшись к столу, словно под внезапно упавшим на шею грузом, смотрел он не отрываясь, как взяла она спичку с горящей точкой на самом кончике, сунула в истерзанный коробок, а потом непринужденно увлажнила губы языком.
- Что-то долго нет твоего мужа.
- Сейчас придет... А скажи правду, ты сильно удивился, когда меня увидел? Или ты знал?
- Ничего я не знал, - пробурчал он. - Ясное дело, удивился.
- А уж я-то как удивилась! - Она даже зажмурилась. - Все-таки странные бывают в жизни совпадения, согласись! Удивительные.
- Как бы сказал один мой приятель, кибернетик, 'с вероятностью почти нулевой'.
- Что?
- Это я о нашей встрече.
- Я поняла. Скажи, Володя, ты доволен своей жизнью?
- Не знаю. А ты?
- Тоже не знаю... Иногда мне бывает удивительно хорошо и покойно, а порой я думаю о том, что просто бегу из капкана в капкан. Тогда все становится скучным и немилым. Ты, наверное, считаешь меня странной дурой?
- Совсем нет! Что ты? Просто я думаю, что такое бывает со всеми. Такова жизнь: то вверх, то вниз.
- К чему ты стремишься?
- Вообще или сейчас?
- И вообще и сейчас.
- Вообще - трудно сказать, не знаю. Сейчас же для меня важнее всего найти убийц Ковского.
- Я понимаю. Но ведь это работа, а я о жизни спрашиваю.
- Боюсь, что для меня здесь нет разницы.
- Значит, и ты такой же.
- Какой же?
- Как другие. Самоуглубленный, настойчивый, целеустремленный даже, но тем не менее ограниченный.
- Наверное... Это плохо, конечно?
- Плохо? Нет, отчего же... Просто я совсем о другом. Вы иначе не можете, не подозреваете даже, что бывает иначе.
- 'Вы'? Кто это 'вы'? Я? Твой муж?
- И ты, и он, и другие... Генка тоже такой.
- Поэтому вы и разошлись?
- Вероятно... У меня вдруг появилась иллюзия, что возможно иначе, но иначе не получилось, и я поняла - не получится никогда. Это, конечно, не главное. То есть оно не сделалось бы главным, если бы не ушло другое, самое-самое, без чего вообще нельзя.
- Любовь?
- Нет, жалость.
- Не понимаю.
- В том-то и дело. И не поймешь.
- Тебе не жалко было Генку?
- Жалко.
- И все-таки?..
- Да.
- Но почему?! Почему?!
- Я знала, что для него это не смертельно.
- А если бы смертельно?
- То нипочем не ушла бы.
- Ни при каких обстоятельствах?
- Ни при каких.
- Но разве так можно? А ты сама? Твои собственные чувства разве не имеют значения?
- Имеют, конечно, но... как бы лучше тебе объяснить?.. Одним словом, если бы я знала, если бы всем существом чувствовала, что это смертельно, то и мои чувства были бы совсем иными. Не понимаешь?
- Кажется, понимаю. А ты не ошиблась?
- Нет. У Генки все теперь в полном порядке, и я очень этому рада.
- А потом?
- Потом была страшная опустошенность и одиночество.
- И вдруг ты вновь почувствовала, что тебе кого-то жаль?
- Да. И сейчас я жалею его, как никогда раньше, как никогда и никого.
- Это заменяет тебе все остальное?
- Заменяет? Не то слово, Володя. Просто сильнее этого ничего нет.
- А если бы это был я? - Он не узнал вдруг своего голоса и замолк.
- Невозможно. - Она с улыбкой покачала головой. - Никак невозможно.
- Но почему? - шепотом спросил он.
- Ты сам знаешь.
- Я?
- Да, ты. Ты слишком целеустремленный и сильный, чтобы тебя можно было по-настоящему пожалеть. Тебе можно лишь позавидовать. Для тебя никогда и ни на ком не сойдется клином свет.
- Разве так? - подавленно спросил Люсин. Он хотел сказать, что все обстоит совсем не так, что он, напротив, слаб и склонен к рефлексии и был момент, когда и ему показалось, как мир вокруг сузился до одной точки. Но он ничего не сказал, только беспомощно взъерошил волосы.
- Куда ты исчез тогда? - все так же спокойно, уверенная в своей правоте, улыбаясь, спросила она.
- Никуда. - Он тоже улыбнулся и развел руками. Теперь он знал, что она все понимает и тогда тоже понимала все, и было ему легко и грустно. Не знал, понимаешь... Даже надеяться и то не решался.
- Будь это вопрос жизни, решился бы.
- Наверное, - честно согласился он.
- Значит, не смертельно?
- Выходит, что так.
- И слава богу! Я рада за тебя, Люсин. Ты ведь неплохо живешь?
- Я повержен, Мария. Сдаюсь. Но кажется мне, что ты все же не совсем права.
- В чем?
- В главном. Легко, понимаешь, анатомировать других, а в свое сердце ты заглянуть пробовала? Для тебя самой было так, чтоб смертельно? Чтоб все заклинилось на одном? То-то и оно, что не было. Потому и кажется тебе, что прыгаешь из капкана в капкан. Это и в самом деле капканы, которые расставила тебе жалость. На одной жалости, я думаю, трудно долго продержаться. Жалость - чувство, конечно, хорошее, но одной жалости куда как мало, Мария. Должно быть и еще что-то.
