На усыпанной листьями грунтовой дороге, знакомой до каждого камушка…
— Ну, в крайнем случае, нет! — я разозлился на Ксантиппу. — Зато есть матушка Россия, совок этот твой, Земля Октября, где всегда будут голодать пенсионеры, гибнуть в мирное время солдаты, а прогрессивная интеллигенция будет вечно ссать, выслуживаться перед властью и стучать друг на друга. И ничего никогда не изменится. Думаешь, ты страну любишь? Ты свою дачу любишь. Елку с березкой и сыроежки под яблонями.
Тут кто-то вошел и сказал, что кто-то пришел, и я вышел и как-то забыл Ксантиппу в холодной комнате, а когда вернулся, ее уже не было, я заглядывал в комнаты, в огромную ванную-сортир с толчком на возвышении, выходил на лестницу…
Набрал ей домой. Ее не было.
Мама Ксантиппы красивым голосом учительницы английского из бывших артисток выразила восхищение моим отъездом и посетовала, что Ксения ничего не понимает и не хочет никуда уезжать. Чего ждет, на что надеется Ксения? Непонятно…
— Ну что же, Костя, я искренне желаю вам счастья и удачи во всем. Уж там-то вы сумеете простроить себе достойную жизнь. Я целиком и полностью на вашей стороне, Костя. Всего вам самого доброго. Счастливого пути.
Захотелось никуда не ехать…»
А я вышла из коммуналки и решила пройтись, ходила по городу и все никак не могла представить себе, что Число больше никогда в жизни не увидит вот этого поворота Яузы и белой стены монастыря на откосе.
Следующий день был пасмурный, теплый, апрельский. В светлом вечернем небе иголка-самолет тянул за собой белую нитку-след, прошил оконный переплет, и дальше, дальше, выше…
День был без Числа…
А бусы ему подарить я тогда забыла.
Они до сих пор так и висят у меня на Каретном, на бюсте Карла Маркса, вместе с бэйджиками фестивалей и дырявыми камушками.
Что Число делал в Америке?
Бороться за свободу печатного слова там было проблематично, и Число здорово загрустил.
Продавал книжки и кассеты в русском магазине. Работал официантом в «Старбаксе». Разносчиком пиццы. Купал старичков в доме престарелых. Выгуливал собак. Испытателем презервативов работал. Смехом за кадром тоже.
Родился мальчик, назвали редким, но вполне международным именем Нил.
Сообщили Зое Константиновне. Имя ей не понравилось.
— Нет такого имени. Это река в Африке.
— Есть такое имя. Или ты, мама, Горького не читала?
С Зиной договорились дома разговаривать по-русски, из-за Нила, чтобы он тоже выучился, потому что по-английски так и так научится, на улице, в школе. Договорились читать мальчику русские книжки.
Вечер.
Свежевымытый крошка Нил в кроватке. Папа открывает большую, старую толстую книгу русских народных сказок с иллюстрациями Билибина.
— Папа, а это кто?
— Баба-Яга. Такая старушка, она жарит в печке добрых молодцев и детей. Вот на эту лопату кладет и в печку… Но ты не бойся, скоро придет храбрый богатырь и ее победит.
— Как?
— На одну ее ногу наступит вот так вот, а за другую потянет. И разорвет Бабу-Ягу пополам. И она уже больше никогда-никогда не будет жарить детей в печке.
Ночь.
Мальчик кричит во сне, просыпается и продолжает кричать. Поднимается температура, выступает сыпь. Доктор констатирует нервную реакцию организма на сильные негативные впечатления.
Зина напряженно смотрит на Костика.
Все казалось, что вот-вот период акклиматизации кончится и наступит настоящая жизнь.
Засияет всеми красками.
Зато в Америке было гораздо проще со шмалью, дурью, зельем или как там еще оно называется…
Зина с мальчиком постепенно переехали на другую квартиру. Еще через некоторое время Зина вызвала Число погулять в скверик и сказала:
— Ты извини, но лучше, если Нил будет считать отцом АрДжей.
АрДжей — это Роберт Джон, биолог, давнишний ухажер Зины, дебиловатый малый, пышущий здоровьем и симпатией к Советскому Союзу.
— Да, наверное, будет лучше. Будет лучше. Лучше…
— Спасибо, Костя. Я надеялась на твое понимание, но опасалась…
— Не надо опасаться, Зина.
Когда со шмалью стало совсем уж вольготно и Число первый раз попал в больницу, честно сдался сам, Зина навещала его, вместе с двенадцатилетним Нилом, и он все не понимал, что это за тощий бритый дед, почему он так смотрит и все норовит прикоснуться, погладить по голове, и зачем мам купила самых дорогих, но самых кислых и твердых яблок в магазине «Органикс», испекла их, посыпала сверху сахарной пудрой и уговаривает деда их съесть…
— Мам, кто это был?
— Мой знакомый из Москвы. Он теперь здесь живет. У него временные трудности, и мы должны его поддержать.
— Значит, тот язык, на котором вы говорили, — русский?
— Русский.
— Как по-русски — русский?
— Русский.
— Рррррр! Ууууу! Сссски… Ужасный язык!
И всю дорогу из госпиталя домой Нил скачет и повторяет на разные лады слово «русский».
Нил вырастает и поступает в университет в кукурузном штате и, вернувшись весной к маме, заводит разговор о поездке в Россию. Все уже были, и Кэрри, и Ковальски, и Маккракен, и Шварцман, только он не был. Говорят, круто. Ездили на лето работать носителями языка в семьи с детьми. У Ковальски там теперь герлфренд и друзей навалом, они дадут хорошие наводки.
Зина дружит с Числом, иногда позванивает и сообщает ему, что Нил едет в Россию. Зина и Число встречаются — Число просит передать письмо. Вот телефон. Позвонить и передать.
Число такой худой, что Зина, аккуратно кладя конвертик в сумочку, говорит ему по-русски:
— Тебе надо вернуться домой, Костя.
— Письмо как раз насчет этого, — отвечает Число и улыбается.
И Нил летит!..
Лингафонный курс разговорного русского языка в ушах.
«Питер Грин — английский бизнесмен. После работы он встречается с красивой русской женщиной, госпожой Петровой. Госпожа Петрова, что вы хотите выпить?»
Нил везет письмо, он знает, кто его передал, знает, к кому они тогда давно ходили с мам, но чтобы не огорчать мам, делает вид, что считает отцом АрДжей.
