– А мы будем пить на брудершафт?
– По-моему, надо, – сказал Холин серьезно.
– Но вы будете пить чисто символически.
– Согласен.
Официантка продолжала смотреть поверх их голов.
– Так берете шампанское или нет? – спросила она.
– Но я не выпью целую бутылку…
– На разлив не носим, – вмешалась официантка.
– Несите целую, – сказал Холин. – Там видно будет, что с нею делать.
Официантка ушла, неторопливо переваливаясь с боку на бок.
– Итак, – сказал Николай Егорович.
– Итак… Как вы себя чувствуете?
– Отлично. Я чертовски давно не был в ресторане. Тем более вдвоем с хорошенькой девушкой.
– Спасибо за комплимент.
– Не за что. У нас ресторан похож на столовую: те же котлеты, пиво и портвейн, только в два раза дороже. Наверно, наценка за дряхлого швейцара и чахлую пальму при входе.
Официантка принесла шампанское в ведерке со льдом.
– Ого, даже лед! – восхитился Холин.
Официантка ушла, никак не отреагировав на восторг Николая Егоровича.
– Вы умеете открывать? – спросила Антонина Петровна. – Только бесшумно.
– Когда-то был великий мастер. И с выстрелом, и бесшумно, и полушумно, и с пеной, и без пены.
Пробка открылась с тихим шипением.
– Здорово, – похвалила Антонина Петровна.
Холин налил ей полный бокал, себе чуть плеснул.
– За что? – спросил Николай Егорович.
– Давайте за ваше сердце. Пусть оно еще стучит долго-долго.
– Спасибо. Когда такой тост поднимает врач… Мне можно?
– Один глоток.
Он честно отхлебнул глоток колючей холодной жидкости. Она выпила все до дна, поставила фужер на стол вверх дном.
– Вот видите…
– Вы замечательный врач, – сказал Холин. – Но еще более замечательная девушка.
– Вы нащупали интересную тему. Давайте поговорим друг о друге.
– Давайте.
– Расскажите все обо мне, что думаете. Только честно. А потом я о вас. Идет?
– Идет.
От шампанского Антонина Петровна разрумянилась, волосы не слушались ее, падали на лицо, она постоянно поправляла их рукой, движением головы, сдувала с глаз пряди дыханием. На нее смотрели мужчины с соседних столиков.
– Начинайте, – она подперла голову кулаками и стала смотреть прямо в глаза.
– Значит, так… – Холин откашлялся, как докладчик перед лекцией, но потом сказал серьезно, тоже глядя ей в глаза: – Прежде всего меня поразило несоответствие между вашей профессией, как я ее привык себе представлять, и вашим поведением. Обычно врач делает сознательно все, чтобы больной забыл, что он врач. Для этого у него целый ряд профессиональных приемов, но я все равно вижу эти его приемы и еще больше помню, что он врач, судья, хозяин жизни и смерти. Я невольно, хотя понимаю, что это глупо, веду себя так, чтобы не рассердить его, расположить к себе, я заискиваю перед ним, во всем соглашаюсь, лишь бы он милостиво разрешил мне жить. Вы же поступаете наоборот. Вы изо всех сил стараетесь казаться врачом, но ваша жалостливая, добрая душа так и выпирает из вас, словно рыжий клок натуральных волос из-под седого парика (она усмехнулась). В вас я вижу такого же человека, как я сам, не судью, а девчонку, которая, какой бы белый халат ни одевала, все же остается девчонкой, и ее даже можно поцеловать, если повезет. Я как бы с вами наравне. Может быть, даже чуть выше, потому что я все-таки мужчина и вы, девушки, должны нам подчиняться в силу своей природы, если, конечно, опять же повезет и ты понравишься. Но мне вроде бы повезло.
– Вы страшно нахальный и самоуверенный тип, – сказала Антонина Петровна. – Однако продолжайте.
– Вы просили честно…
– Продолжайте, продолжайте. Потом я отыграюсь.
– Вот почему я вас не боялся с первого взгляда и вел себя, может быть, чересчур развязно и самоуверенно. И я был целый день спокоен за свое сердце, потому что вы не хмыкали многозначительно, не
