– Да… Недолго. Ты и тут настиг меня. Отравил семейную жизнь… воспоминаниями… Я наказана правильно. Нельзя выходить замуж не любя. Надо было все-таки подождать тебя… Пока ты «проверишь» свои чувства, – в голосе бывшей невесты прозвучала легкая язвительность. – Но этого так трудно было дождаться… Ты весь был углублен в себя, в свои переживания, в анализ отношений с Лукашовым. Твой инфаркт… Ведь он не из-за станка, а из-за того, что было ущемлено твое самолюбие…
– Хотя бы и так, – сказал Холин. – Разве плохо иметь самолюбие?
– Но не в такой степени… Ты и сейчас страдаешь не из-за меня, а из-за самого факта моего ухода.
Холин молчал.
– И во врачиху ты влюбился из-за себя. Чтобы зачеркнуть мой уход. Забыть. Самоутвердиться. Ведь так?
Ее рука гладила перила нежно, словно ласкала ребенка, но только движения были торопливыми, нервными.
– И все-таки ты ушла от Лукашова и приехала ко мне.
– Да. Но только не затем, зачем ты думаешь. Я приехала сказать, что ненавижу тебя!
Холин усмехнулся.
– Стоило ли из-за этого мчаться за две тысячи километров?
– Стоило! Ненависть – чувство еще посильней любви. Ты исковеркал мою жизнь!
– Вот как… А я думал – наоборот!
Оба постояли молча.
– Ты права и не права, – сказал наконец Николай Егорович. – Суета нас заела… Мы не умеем отличить блики от настоящего солнечного луча и поэтому коверкаем друг другу жизни… Если бы сразу знать путь к счастью…
– Демагогия, – сказала Вера грустно. – Когда нет чувства – начинается демагогия. Не разрушай чувство – вот самая главная заповедь. Ты разрушил свое и мое чувство… Негодяй!
Бывшая невеста ударила Холина по щеке. Ударила она не сильно, а слово «негодяй» прозвучало очень театрально.
– Ну вот, оказывается, я и виноват во всем, – усмехнулся Холин.
– Каждый прежде всего должен винить себя, только тогда можно что-то понять в жизни. И сделать счастливым другого. И себя.
– Странная философия. Очень странная. И очень удобная… для тебя. Ты, выходит, совсем не виновата.
– Виновата, но меньше.
– Своя вина всегда кажется меньшей… Впрочем, прощай… Мне скоро вставать. Ты же мне снишься.
Вера испуганно дернулась, оторвала руки от перил.
– Я реальная!
– Снишься. Ты не могла знать, где я… И про мои чувства к Тоне… Об этом никто, кроме нас, не знает.
– Если знают двое, знает и третий. Я реальная!
– А плафон? Его не было здесь. Когда я шел, я обратил внимание… Здесь была трубка дневного света… Она еще щелкала и мигала… И звонок есть, а ты стучала. Ну что?
– Да, правильно, – печально сказала Вера. – Плафона здесь не было. Об этом я не подумала. Прощай… Не буду мешать. Пусть будет любовь ваша вечной…
– И ваш семейный очаг тоже…
Они сделали шаг друг к другу и постояли так, почти касаясь плечами, но так и не коснулись. Потом она ушла вниз по лестнице. Пальто широкого покроя все-таки не могло скрыть ее сгорбленности. Она всегда немного горбилась, и Холин часто посмеивался, называя свою невесту «горбатой старушкой»…
Когда Холин проснулся, едва-едва занимался рассвет, но в комнате было уже достаточно светло, наверно, от близкого моря и неба, которое подсвечивало море.
Тоня спала на самом краю кровати, повернувшись к нему спиной, подложив ладонь под щеку. Волосы разметались по подушке, захватили его подушку; он спал на ее волосах – на щеке остались рубцы.
«Надо уходить, – подумал Николай Егорович. – А то могут увидеть соседи… Поброжу по горам часов до восьми, а потом войду незаметно в корпус».
Он осторожно, чтобы не разбудить Тоню, сполз с кровати, оделся. Стараясь не топать, прошел в ванную, ополоснул лицо, вытерся новым полотенцем, которое она повесила специально для него.
Потом Холин немного постоял, глядя на нее. Тоня спала сладко, лицо ее было немного печальным. Ему очень хотелось подойти, провести ладонью по ее румяному нежному лицу, но он пересилил себя и вышел из квартиры. Английский замок защелкнулся легким щелчком.
Улица, на которой стоял ее дом – Тоня жила в небольшом поселке недалеко от санатория, в девятиэтажном доме, специально построенном для работников санатория, – улица была абсолютно пуста. Холин торопливо пересек ее и по тропинке устремился в горы. После ночного дождя тропинка была скользкой, ноги разъезжались, идти было трудно, но вот надвинулись сосны, тропинка нырнула в лес, и Холина обдало сухостью и теплом старого, непромокаемого леса. Дышалось легко насыщенным озоном воздухом.
