– Не надо, мам, меня мучить… Я же знаю, что это во сне. Иди, мам, и больше не приходи… Пожалуйста, прошу тебя… Ладно, мам? Пожалуйста… Я приехал сюда отдыхать… Правда… Я хочу здесь отдыхать. Не приходи больше. Ладно, мам?
Мать отступила в тень, и вперед неслышно вышел отец.
– Я тебе вообще никогда не снился, – сказал отец извиняющимся голосом.
– Потому что я тебя не помню…
– Да, да, – поспешно согласился отец, словно он был в этом виноват. – Поэтому я и пришел. Посмотри на меня.
Они встретились глазами. У отца были такие же глаза, как и у Николая Егоровича: внутри коричневые, а по краям голубые. И нос такой же, и подбородок с мягкими линиями, которые придавали лицу доброту. Только отец был моложе сына…
– А я пришел попросить у тебя конфету, – сказал брат Сережка. – Я забыл, какая она сладкая… У тебя есть конфета?..
Холин сунул руку в карман и достал мятную конфетку, которую ему дата Толя.
– Лови! – крикнул он брату и кинул конфету. Конфета не долетела до корзины, описала дугу и понеслась вниз, во тьму.
– Больше у меня нет, – виновато сказал Холин.
– Ничего, – утешил Сережка. – Ты не расстраивайся. Я бы все равно не смог ее сосать… Я привык к голоду. Мне даже странно, что люди едят каждый день. Ты ешь каждый день?
– Пять раз в день, – опять виновато сказал Николай Егорович.
Сережка покачал головой.
– Так много… Ты можешь объесться и умереть. А камышовый корень ты ешь?
– Нет, камышовый корень я не ем.
– Он очень сладкий. Помнишь, как мы любили?
– Сейчас полно сахара. Навалом.
– Навалом? – недоверчиво спросил Сережка.
– Да. А в санаториях стоит на столах бесплатно.
Сережка помолчал, обдумывая слова старшего брата, видно, все-таки не поверил и спросил:
– А запруды ты делаешь? Или норы в стогах… Помнишь, как мы делали запруды и норы в стогах?
– Я же стал взрослым, – грустно сказал Холин.
– Да… ты стал взрослым. – Сережка как-то весь сник. – Ты стал старше нас всех… А я так и не узнал, что такое быть взрослым… Хорошо?
– По-всякому…
– В детстве лучше?
– Каждый возраст хорош по-своему.
– Но все-таки в детстве лучше?
– Грустно жить одному…
Шары снесло с гор. Теперь они летели над морем. Солнце поднималось довольно быстро, и уже все море, за исключением полоски у берегов, сияло, переливалось, пускало в небо зайчики. Тень от шаров неслась по волнам и была похожа на две заколдованные рыбины, мечущиеся в огромном ковше расплавленного металла.
– Оставь наследника, – сказал отец.
– Что?
– Оставь наследника. Нельзя, чтобы наш род угас.
– Я хотел, но Лукашов…
– Победи Лукашова. Зло должно быть наказано всегда. За это я воевал, за это… Я вот здесь… – отец кивнул подбородком на старинный шар. – Победи его. Я ведь тысячи раз побеждал, пока… один раз не ошибся. Победи и ты… Наш род не должен угаснуть. Иначе моя смерть была напрасной. И ее… – отец кивнул в сторону матери. – И его… – кивок в сторону Сережки. – Да и твоя жизнь…
– Она хорошая… – тихо сказала мать, подождав, пока отец кончит. – Но она тебе не пара…
– Ты о ком? – вздрогнул Холин.
– О Тоне… Она тебе не пара, сынок… Не порть ей жизнь… Она будет ученым человеком… Она будет жить для людей… Ты и дети будут ей мешать. И кроме того, ты больной, ты долго не проживешь…
– Я уже выздоровел…
– Все равно ты не проживешь столько, сколько она, сынок. И ты не ее круга… Ей нужен муж тоже ученый. Вдвоем легче, когда за одно… Вдвоем всегда легче, чем одному, сынок… Найди себе жену попроще, сынок… Не коверкай ей жизнь…
Вдруг в ящике под ногами Холина что-то щелкнуло, и металлический голос отчетливо сказал:
– МОСКОВСКОЕ ВРЕМЯ СЕМЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ.
