даже не ожидала, что ты станешь искать свой путь. С одной стороны, это похвально, и я прощаю тебя; но, с другой, без моего участия тебя понесло, и ты чуть не стал участником событий – ты, например, предлагал правителю инков убить Писарро…
– Я?!..
– Ну, не я же. Если б тебе удалось, а ты, кстати, был близок к этому, конкиста началась бы намного позже. И вообще – может, туда пришли б не испанцы, а англичане или французы, и тогда б все сложилось по-другому…
– Вы разыгрываете меня, – Женя обреченно покачал головой.
– А ты попытайся вспомнить! – глаза «рыжей» заблестели, – вот тебе задача! Ты ведь упрямый – чем мне и симпатичен. Если справишься, будем работать дальше…
– Подождите! Но как я могу вспомнить, если…
– Пробуй, – резко прервав дискуссию, «рыжая» встала, – главное, ты должен быть уверен, что побывал в Перу 1532 года, когда Писарро добрался до Кахамарки и лично общался с Великим Инкой, по имени Атауальпа. А теперь работай. Я там принесла пакет с едой, чтоб ты не отвлекался, – «рыжая» вышла в коридор и махнула рукой, – пока.
Женя остался один на один с полнейшим хаосом в голове. Если начать его анализировать, то не хватит и оставшейся жизни, поэтому подойдя к шкафу, он извлек энциклопедию, когда-то выручившую его с хеттами; инкам, кстати, здесь отводилось гораздо больше места.
Он раз десять перечитал статью, внимательно изучая маленькие черно-белые картинки, и уставился в окно, стараясь держать в поле зрения лишь кусочек неба, которое было едино для всех и во все века. Но только к ночи, когда он уже залез в постель, накурившись до одури, бессмысленные сцены, вспыхивавшие в сознании, стали превращаться во фрагмент какой-то истории, не имевшей, ни начала, ни конца…
…Утро началось с чуда. Поднявшаяся непонятным образом вода, сама сняла плот и протащив через последние пороги, аккуратно вынесла на каменистый пляж, начинавшийся сразу за водопадом. Найплам знал, что нечто подобное и должно было произойти, потому что вдвоем освободить застрявший плот они не смогли б даже за целый день работы, а времени у них и так почти не осталось, ведь ночью ему привиделись странные существа с двумя головами, способные изрыгать пламя. Они на серых крыльях прилетели по Большой Воде и теперь входили в храм Солнца, стуча своими четырьмя ногами, совсем непохожими на человеческие. Они вместо бога становились мужчинами «избранных женщин»; они оставляли после себя груды трупов, которые невозможно было похоронить, потому что живых осталось меньше, чем мертвых…
Но Ранча ничего этого не знала. Уже приготовившись орудовать долотом, она оказалась поражена настолько, что несколько минут стояла, как затаившаяся цапля, потеряв возможность, и говорить, и двигаться.
– Кто это сделал? – наконец вымолвила она.
– Для тебя это так важно? Главное, ничто не проходит мимо и не происходит случайно. За всем кроется глубокий смысл, будь то рождение, смерть, появление облака или даже крик зверя в сьерре… также и спасение нашего плота.
– Ты воистину великий жрец! – воскликнула Ранча восторженно, – я преклоняюсь перед тобой… хотя должна преклоняться только перед Великим Инкой. Когда мы доберемся до Кахамарки, я пойду в храм и расскажу о своих греховных мыслях. Меня за это непременно накажут, но я ничего не могу с собой поделать.
– Когда мы доберемся до Кахамарки, там уже будет хозяйничать зло, пришедшее по Большой Воде, и вряд ли кому-то будет до тебя.
– Но почему?!.. – Ранча испуганно повернула голову, – ты ж говорил, что сможешь помешать этому!
– Я?.. Я могу только просить Ланзона.
– Если ему нужна жертва, убей меня! Я готова!.. – воскликнула Ранча, – только пусть все останется, как прежде. Попроси его об этом! Пусть наш айлью и наш город живут, как жили всегда! Принеси меня в жертву…
– Боги смеются над глупцами, приносящими жертвы, – Найплам усмехнулся, словно пытаясь сравняться с богами, – разве можно предложить богу что-нибудь, чего у него еще нет? Все и так принадлежит ему.
– А как же черная лама? – спросила Ранча, – зачем-то ведь ты убиваешь ее?
– Я не приношу жертв. Я только вовремя доставляю Ланзону пищу, омываю его тело…
Ранча закрыла лицо руками. Она могла позволить себе
– …Тот, кто готов добровольно принести себя в жертву Ланзону, – продолжал Найплам, – в конце концов, обретает бессмертие. Это солнечный круг включает в себя понятия жизни и смерти – как само солнце, которое восходит и заходит, а круг Ланзона вечен, и ты теперь обитаешь в нем. Ты сама так решила.
– Что же я буду делать без айлью, без справедливых законов Великого Инки?
– Ты представь, что Великого Инки нет…
– Не могу… – простонала Ранча, опускаясь на камень, – для чего тогда жизнь?
– А ты живешь для Великого Инки? Почему? Ведь он обманщик, начиная с самого первого Манко Капак. Я думал, что готовясь принести себя в жертву Ланзону, ты, наконец, поняла сущность окружающего мира.
Ранча внимательно посмотрела в глаза жреца, прикидывая равноценность замены, но потом, видимо, решила, что от ее мнения уже ничего не зависит.
– Я тоже буду приносить тебе пищу и омывать твое тело, как делаешь это ты для Ланзона, – произнесла она решительно.
– Мы не знаем, чем все закончится, а пока нам надо плыть дальше, – Найплам протянул руку, чтоб помочь девушке подняться, но непривычная к подобным жестам, она легко встала сама и прыгая по камням, стала спускаться к плоту.
В течение всего дня река несла плот через бескрайние просторы кампос [23] от одного взгляда на которые терялось ощущение пространства и времени. Казалось, плот не двигается вовсе, а гигантские караколи, периодически возникающие перед скучающим взглядом – это одно и то же одинокое дерево – так же, как горы, являвшие собой изломанную линию горизонта, это одна и та же гора. Только опуская взгляд на песчаные отмели, охраняемые изящными фигурками серебристо-белых цапель, можно было заметить, что линия берегов все-таки меняется и на них существует своя, непрекращающаяся жизнь. Стайки уродливых черно-белых птиц, будто стригли гребешки волн своими ярко красными клювами; другие, сложив крылья, бесстрашно кидались в воду и выныривали с небольшими серебристыми рыбками, которых довольно долго и безуспешно пыталась поразить своим копьем Ранча.
Найплам вновь приклонил голову на теплые бревна и закрыл глаза. Ранча устроилась рядом, касаясь рукой его плеча, словно проверяя, не собирается ли он оставить ее одну. Сегодня они ни о чем не говорили, а лишь слушали колыбельную, которую пела река…
Боги послали обоим крепкий сон. Может быть, они сделали это даже не из заботы, а шутки ради, чтоб усилить эффект пробуждения, потому что вместе с первым солнечным лучом в мир ворвалась какофония звуков, еще вчера абсолютно невообразимая в гнетущей пустоте кампос. Стрекот, шипение и карканье перекрывались какими-то трубными призывными звуками. А еще слышалась гулкая дробь малых барабанов, обтянутых кожей ламы, и уханье больших; звон серебряных колокольчиков, треск бобов, насыпанных в «музыкальные сосуды» и глухие завывания глиняных труб.
Найплам открыл глаза. Утро выглядело таким ослепительным, таким насыщенно голубым, что подавляло тяжелую темную зелень, оставляя в ней лишь яркие бреши, вроде, золотистой свечки цветущего дерева табебуя или красных и темно-фиолетовых гирлянд, украшавших спускавшиеся к воде лианы. Их лепестки подхватывало течение и несло дальше, кружа и играя. Пара длиннохвостых желтых попугаев, контрастно выделялась среди бледно лиловых цветов, а бабочки, колибри и прочие летающие, ползающие и прыгающие существа – желтые, синие, ярко-красные, казались снопом волшебных искр дополняющих всеобщий праздник жизни. Сладковатый аромат цветов, смешавшись с влажным запахом гнили, опьянял,
