— Украли... И ордена, и медали. Хорошо, хоть удостоверения остались.
— Как? Кто украл?
— Да тут один... И паренек вроде неплохой... Из вашей, тридцать восьмой, школы.
— Вот это да!
— Так-то вот. Как тебе это нравится?
— Кому такое может понравиться? Но... Вы же знаете, кто украл, когда украл... Почему не заставите вернуть?
Мы потихоньку шли в направлении парка, куда ручейками стекался народ. Все празднично одеты, оживлены предстоящим салютом.
— Да бог с ним! Его мамаша так просила, так плакала... Не вернуть уж! Не вернуть, — покачал Марк Фомич головой. — Говорит, продал, а кому — не помнит. Или не хочет вспоминать. Ну, я его и простил. Так что ходить мне теперь без своего «иконостаса».
— Ну и ну! — удивился я, не забывая шарить взглядом по сторонам — как бы не прозевать Юлю. — Как же так можно? Воевали, натерпелись, были ранены и так... легко расстались с боевыми орденами. Даже обидно за вас.
— Ты пойми... Милиция, суд, то да се... Одним махом у пацана будет испорчена биография. Не так ордена жаль, как его. Сядь он в колонию, чему его там научат?
— А кто украл?
— Да чего уж там...
— Ну, кто?
— Тебе зачем?
— Поговорю с ним.
— Не забивай себе, Юр, голову ерундой. Лови своих контрабандистов.
— Ничего себе ерунда! Да вы не бойтесь, я его бить не стану. Только поговорю, и все.
— Не хватало, чтоб ты еще подрался!
Мы углублялись в парк. За кустами уже просматривались группки людей, огромная поляна, на которой стояли военные автомашины, какие-то короткие трубы.
— Никому! — пообещал я. — Могила!
Марк Фомич нехотя сказал:
— Вовка-«милиционер».
Я присвистнул от удивления, увидел Юлю, которая шла по аллее в нашу сторону, поспешил распрощаться.
— Марк Фомич, прошу прощения, мне тут надо... Он кивнул на прощание и остановился под молоденьким кленом.
— Привет! — заулыбался я на все тридцать два зуба. — Молодец, не опаздываешь.
— Стараюсь, — улыбалась Юля. — Твой отец? — показала она глазами в сторону Марка Фомича.
— Нет. Сосед. Неприятная история вышла у старика.
— Какая?
Я не успел рассказать. Бабахнуло так плотно, так близко, что Юля, взвизгнув, юркнула мне под руку. Я, естественно, не преминул воспользоваться случаем и покровительственно положил ей руку на плечи. Приятно успокаивать симпатичную девушку, тем более, что ее испуг был лишь предлогом обнять меня покрепче...
Мальчишки и кое-кто из взрослых завопили «ура», ракеты с шипеньем вознеслись в темно-сиреневое небо, потом их остатки посыпались в траву, и мы поспешили укрыться под кронами,
Я прижимал к себе вздрагивающую при каждом залпе Юлю, смотрел на разноцветье ракет, кричал вместе со всеми вполголоса «ура», думал о предстоящей прогулке, веселился до тех пор, пока в очередной вспышке не увидел сиротливо стоявшего поодаль Марка Фомича.
Задрав голову, он, как и все, смотрел на ракеты, «ура» не кричал. Я знал, что он воевал в пехоте, «ура» накричался в атаках. О чем он думал, глядя на ракеты? Что вспоминал?
На секунду представилось, что, может быть, сейчас кто-то торгуется, продавая боевые ордена...
— Что случилось? — спросила Юля, затормошив меня рукой, обвивавшей талию.
— Пошли-ка к морю, — предложил я. — Давно его не видел...
Юля охотно засмеялась, и мы выбрались на аллею. Тени, внезапно выраставшие впереди нас, быстро росли, еще быстрее таяли, укорачивались и исчезали.
Вовчика-«милиционера» я знал хорошо. Свое прозвище он получил потому, что отец его служил в милиции. «Милиционером» продолжали прозывать и после гибели отца. Мать Вовчика много и тяжело работала, и малый оказался предоставленным самому себе. Соседи рассказывали, что он ошивается допоздна в парадных, шатается по району и постепенно превращается в одного из тех, с кем постоянно возился его отец.
Как-то раз я проходил вечером в парадном и уловил запах табачного дыма, струившегося из подвала. Бросил взгляд вниз и увидел прятавшихся пацанов.
— Э, орлы! — позвал я. — Чем вы там занимаетесь?
Они шуганули мимо меня, как испуганные коты. Вовчик прошел не спеша, не гася сигарету. Я цапнул его за воротник.
— Ты что это, а?
— Я не что, а кто, — снисходительно усмехнулся Вовчик. — Пусти!
— Брось сигарету!
Вовчик аккуратно потушил и выбросил окурок.
— Кто сигареты купил?
— А что такое?
— Отвечай, когда спрашиваю!
— Ну, дядька один купил в гастрономе.
Я чертыхнулся: не обошлось без доброхотов!
— Ясно. «Люблю я спорт, но только папиросы, люблю я труд, но только шоколад...» Может, посидим, покурим,покалякаем, а?
Вовчик подозрительно посмотрел на меня, пожал плечами.
В лавке за углом я купил толстенную сигару, упрятанную в алюминиевую капсулу, повел Вовчика в сквер, к скамье, спрятанной от любопытных глаз за кустами. Усадил малого, развинтил капсулу, извлек сигару, откусил кончик, подмигнул начинающему курцу.
— Учись, как надо! А то — сигареты! Настоящие мужчины курят только сигары! Черчилль всю жизнь, до самой смерти, курил исключительно сигары!
Я раскурил сигару, не затягиваясь, отдал Вовчику.
— Кури! Затягивайся поглубже, чтобы ощутить всю прелесть.
Вовчик с опаской посмотрел на гигантскую сигару, на меня, осторожно затянулся, закашлялся.
— Глубже! Ты же мужчина!
Он затянулся смелее, глубже, еще, еще.
— Кури, кури! — хлопал я его по плечу. — Молодец!
Вовчик глотнул еще разок и без сознания свалился мне на руки.
Я уложил его на скамью, сделал несколько движений искусственного дыхания, похлопал по щеке.
Мой ученик открыл мутные глаза.
— Ну, как? — с фальшивым участием спросил я. — Усек? Так вот, дорогой мой... Табак — один из видов яда, естественный наркотик. Те, кто курит с детства, не растет. У них бывает табачная гангрена, им отрезают руки и ноги...
Вовчик закрыл глаза, а я безжалостно продолжал:
— Еще раз увижу курящим, надеру уши. Или заставлю курить сигару.
Вовчик с трудом поднялся, попытался встать, пошатнулся.
— Сиди уж! — разрешил я. — На, понюхай! — сунул я ему под нос кончик потухшей сигары.
Он едва успел отвернуться. Его вырвало.
