Вадим опустился на решетчатое металлическое сиденье с видом на непрерывно-серый левый берег, прерванный единственным оппозиционно-желтым пятиэтажником. Ощутил угловатое неудобство в заднем кармане джинсов. Дискета. Совсем забыл. Последнее прибежище дрОчливого нонконформизма родом с диска С.
Неактуально. Поставив скотч на плитки, Вадим нехотя поднялся, добрел до чугунной ограды и кинул пластмассовый квадратик в воду. Кидать в воду – это тоже из новообретенных привычек. Концы в воду... Он вернулся, сел, хлебнул. Даже глаза закрыл от удовольствия.
... В принципе, если быть точным, это ведь не я затормозил. Наоборот: именно я сорвался с предписанного шестка, и, внося гравитационные возмущения, грозя катастрофическим столкновением законопослушным небесным телам, вертящимся вокруг своей оси, наматывающим осторожненькие орбиты в плоскости эклиптики, безбашенно пру через пространство... Даже не так. Пуля. Bullet. Меня выстрелили, пульнули, я уже не сверну с траектории. А куда она упирается... В стену. В чью-то башку. В мишень. В молоко...
В жопу, в жопу! Глоток.
– Так, ну и чего мы тут делаем?
Опаньки. Опять доеб. Кстати, о привычках и традициях...
Ментов было два. Одинаково неторопливые, одинаково разбухшие от зимней формы, одинаково – профессионально – наглые. Только один, как полтора второго, и у меньшего мордочка остренькая, паскудненькая, хорьковая, а у большого – эталонно широченная, красная, полузаплывшая фискальная ряха.
– Пьем, – объяснил Вадим очевидное. – Точнее, пью.
Количеством один.
Ясен хрен, муниципалы. Замечательная в своем роде, только дорожников числящая в аналогах, категория правоохранителей, для которой именно доеб – главная и основная функция. Доеб и развод.
– Гля, бухой уже, – злорадно сообщил хорьковидный мент ражему напарнику. Тот, не отвечая и глядя не на Вадима, а с флегматичной тоской в никуда, медленно, очень медленно поволок из кармана блокнот.
Вадим молчал и ждал, что будет.
– Вы знаете, – устало (сразу вспомнился покойный Пыльный – вот оно, единство “органского” стиля!), брюзгливо и брезгливо, но с автоматически не дающей заподозрить в этом возможности снисхождения априорной неумолимостью осведомился у пейзажа ражий, – и опять же не столько осведомился, сколько констатировал, – что распитие в общественных местах запрещено?
– Я кому-нибудь мешаю? – вкрадчиво поинтересовался Вадим в ответ. – Создаю неудобства? Оскорбляю религиозные чувства?
– За распитие! – злорадность в хорьковидном переросла в какой-то уже зловосторг, злоликование, – крепких алкогольных напитков! В общественных местах! Штраф!!
– Ты че пьешь? – ражий таки посмотрел на Вадима, но все равно (столь велика была брезгливость) не по прямой, а по касательной. Числа личных местоимений он употреблял по собственной системе:
индивидуализируя нарушителя, переходил с ритуально-ментовского на просторечно-хамский.
Вадим развернул “Лагавулина” этикеткой к муниципалам. Те, как и ожидалось, подвисли. Теперь злорадство испытывал Вадим.
– О, виски, – не слишком уверенно сказал хорьковидный и тут же опять возликовал. – Крепкий алкоголь! Штраф!
– Нет у меня денег, – совершенно честно признался Вадим. – Ни сантима.
– А на виски есть? – Вадима поразило явственно классовое чувство, скользнувшее в интонации хорька. – Ты поищи, поищи!..
Вадим улыбнулся улыбкой Миклухо-Маклая и помотал головой.
– Придется пройти в участок, – не без философского сожаления от того, что нарушитель так глупо и бездарно прогадил свой последний шанс, но все с той же неумолимостью (ибо нарушитель сам виноват, а возмездие хотя и ужасно, но справедливо) отрезал путь к спасению ражий. – Следуйте за нами.
И не пошевелился, что характерно.
Дело было ясное, знакомое, старое. Насчет участка они, разумеется, гнали. Ни в какой участок вести они Вадима не хотели, ни с какими протоколами париться – тоже. Они хотели взятку. Банальнейшую пятеру на лапу. Вадима восхитила та чудесная органичность, с какой неподдельная – действительно ведь ненапускная, искренняя! – служебная принципиальность сочеталась в этих двоих с таким практичным и понятным стремлением сшибить немного, хоть сколько, всяко лишними не будут, латиков с первого попавшегося. Тяжелобронированное достоинство представителей власти, людей с полномочиями – с замашками ночных болдерайских гопников.
– Ну зачем же так сразу – в участок?
– Составим протокол. Двадцать пять латов штраф, – хорек так выделял и растягивал в каждом предложении последний слог, что получался почти напев.
Нет, они не просто хотели содрать взятку. Они хотели, чтоб Вадим еще и сам унизился, предлагая им ее. Все-таки не шпана же и впрямь, ей-богу. Все-таки Власть.
– Пройдемте! – недвусмысленно угрожающе, наезжающе вперился ражий – наконец-то в упор, – и за его зрачками Вадим обнаружил знакомую ледяную стену.
– Не-а, – он глотнул из противозаконной бутылки, – не пойду.
– Че такое?! – гопничьи взвизги в тоне хорька уже не скрывались. – Штраф тогда плати! – он тоже придвинулся. Оба мента теперь нависали над Вадимом.
Да. Все было ясно.
– Штраф? – переспросил он, переводя взгляд с хорька на кабана и вдруг переставая их различать. – Ага, – опустил руку в карман. – Щас.
На пистолет хорек среагировал, может, не раньше, но живее – отпрыгнул на метр. Сволочная его щерящаяся полуулыбочка чуть расширилась – и в таком виде застыла, уже гримасой. Пуля ушла хорьку в живот – мент отступил еще на полшага, потом быстро засеменил вперед и вбок, все больше сгибаясь, – и логичным продолжением движения мягко лег ничком на плитки. Оказавшиеся длинными и тонкими ноги его в синих форменных брюках самостоятельно и несинхронно согнулись и распрямились несколько раз.
Второму Вадим выстрелил в лицо – поднял, протянул руку и два раза выпалил в ледяную стенку. Распертая изнутри красная морда мгновенно опрокинулась, вытолкнув из себя еще более красное, ражий муниципал как бы в недоумении слегка развел руками, его развернуло, еще в развороте сломало в коленях и громко бросило на землю – боком.
Эхо было оглушительное – но сразу потерялось в ветреном пространстве. Остаточно дозвенели гильзы. Вадим посмотрел по сторонам. Никто не бежал ни к нему, ни от него, не выли сирены, не несся мобильный полк. Он пожал плечами, подхватил бутылку свободной рукой, перешагнул через ноги лежащих мусоров. Прихлебывая, пошел вдоль набережной. Пистолет (концы в воду), описав крутую дугу, неразборчиво булькнул. Вадим оценил уровень жидкости в пузыре – еще оставалось больше половины. Заебись!
13
Сталин. Гитлер. Пол Пот. 53.45.98. Годы смерти. Хороший номер.
А вот что у Цитрона такая именно личная, для своих, мобилка – оно значит чего-нибудь с точки зрения лженауки нумерологии? Несомненно. В нумерологии все чего-нибудь да значит. Вадим вновь скомкал мятую бумажку с многозначительным нумером и написанным под гимнючью диктовку идиотическим текстом. Не найдя взглядом урны, кинул просто на паркет. “Дакнули” сразу, после первого гудка.
– Эдуард Валерьевич? – уточнил Вадим, хотя, конечно, узнал эрегированный баритон.
– Да, – после кратчайшей заминки: Цитрон-то по голосу собеседника не определил.
– Это Вадим Аплетаев, – он обменялся злоехидными ухмылками с доппельгангером, явившимся во весь рост в зеркале на противоположной стене клубного “предбанника”, – я в вашей пресс-службе работаю... работал.
Заминка в два раза длиннее. Цитрон вспоминал. Вспомнил. Сопоставил. Очень быстро, кстати. Явно не получил удобоваримого результата, но эмоций не выказал никаких:
– Я слушаю, – cпокойное выжидание. Выдержка у акулы капитализма соответствующая. Рыбья.
– Видите ли, Эдуард Валерьевич, я знаю, как смешно вы собираетесь пошутить над лунинской братвой.
