только подстегивало: Ларри отличал талант, не вылезая из скандалов, сохранять трезвую голову, отменную работоспособность и деловую цепкость. Весьма вероятно, что и скандалы-то сплошь и рядом провоцировались их главным героем – который вовсе не пребывал десяток лет кряду в алкогольно- наркотическом делириуме, а просто из каждой собственной попойки и драки профессионально делал пиар- акцию...
Дорога сделала поворот – озеро приблизилось и раздвинулось: из-под железнодорожных путей к нему срывался крутой склон с домиками, уже затеплившими точечные огоньки; противоположный берег окостенел скальными стенами; по заштрихованной рябью воде стояли яхтенные паруса; розовые клочья млели надо всем.
...А еще у Ларри были карьерное чутье и везение. Середина – вторая половина пятидесятых – пусть и второстепенные роли, но в каких фильмах: «оскароносный» «On the Waterfront», «оскароносный» «Giant», «оскароносный» же «Мост через реку Квай»... С шестидесятого он уже сам вплотную подбирается к актерскому «Оскару»: номинировался за главную, но уступил Берту Ланкастеру, в следующем году – номинация за роль второго плана, в 63-м – приз за главную.
Его снимали Элиа Казан, Дэвид Лин, Фред Цинне-ман, Джордж Стивенс, Стэнли Кубрик и Сэм Пекинпа. С ним снимались Кэри Грант, Грегори Пек, Монтгомери Клифт, Пол Ньюмен...
Слева сменялись впадины долин, приютивших частые аккуратные деревеньки, окна желтели, как в детстве, натертой кожей горели последние полоски над облаками.
...«Мистер Эдж полагает, что уже сделал в кино все, что хотел и на что был способен, и желал бы остаться в памяти своих поклонников, которым безмерно признателен за их любовь, таким, каков он сейчас»... Разумеется, никто ему тогда, в 65-м, не поверил. «Мистер Эдж давно показал себя прозорливым дельцом, – писала «Лос-Анджелес таймс». – Не сомневаемся, он и в этот раз сыграл на опережение!»
«Серьезные» аналитики снисходительно комментировали очередной рекламный трюк, таблоиды соревновались в медицинско-кладбищенской сенсационности: увечье в катастрофе, смертельная болезнь, стыдная болезнь, смерть. Да-да, Ларри умер или погиб – а агенты делают заявления от его имени ради скандала и наживы...
Немецкая часть Швейцарии началась немецкоязычным контролером. Заметив, как долго тот беседует с какими-то ребятами, сидевшими от нас наискосок через проход, я уже решил было, что законопослушные «швейцары» тоже не чужды стремления проехаться без билета – но ни фига, общение шло мирное, почти приятельское. И вообще, что это за фискал: растянутый свитер, несколько серег в ухе...
...Он превратился в эдакого Сэлинджера от Голливуда: но про Сэлинджера известно было хотя бы, где он живет – а Эдж умудрился скрыть это ото всех (а ведь некогда усилия журналистов по выяснению данного факта много превосходили рвение Визенталя в поиске Эйхмана). Потом, уже много позже, уже когда интерес подутих, стала просачиваться информация, что большую часть времени Ларри проводит в каком-то из своих европейских поместий...
Нет, его, конечно, «видели» постоянно. И повсюду. В 69-м на Вудстоке. На коллективных камланиях сектантов. На закрытых вечеринках знаменитостей с многополосными хайвеями кокаина и растлением несовершеннолетних. Да, кстати, вы знаете, что, когда на вилле Джека Николсона обнаружили Романа Поланского, поливающего шампанским голую малолетку, вместе с ним был Ларри Эдж?..
Вагон у нас был некурящий, и время от времени я выходил подымить в соседний. Возвращаясь оттуда в очередной раз, случайно обратил внимание на девицу, читавшую глянцевый немецкоязычный журнал. В журнале на всю страницу была реклама: сидит такой аристократичный седой старик с умудренным лицом, мелкий текст, интернет-адрес и крупный слоган: Wo ist Gott?[5] И тут Эдж, совершенно механически подумал я про старика (начитавшись всей этой байды про Ларри и насмотревшись фотоверсий его нынешней внешности) – и лишь спустя несколько секунд сообразил: стоп, пора завязывать – вот так и начинаются идефиксы...
Тому, что мы еще поспели на «Октоберфест» (ежегодный двух-с-небольшим-недельный пивной фестиваль, самый известный и масштабный в мире), мы пожалуй что, и не обрадовались: весь Мюнхен, даром что город здоровенный, битком был набит пьяными бюргерами, понаехавшими со всей Германии, и пьяными «пингвинами», понаехавшими со всего света. Миллионов шесть человек заявилось в этом году, сказал Мирко.
При этом – никакого особого буйства, все вполне по-бюргерски: упитанные довольные автохтоны шлялись в национальных костюмах от «биргартена» к «биргартену» и плясали под национальную музыку национальные пляски, звучно лупя себя ладонями по запакованным в кожаные штаны толстым ляжкам; туристической познавательности все это было, конечно, не лишено, но ломовым обаянием не отличалось. Видимо, действительно, бедой немцев оборачивается их же достоинство – веселятся они тоже единообразно, добросовестно и всерьез. Сказано оттягиваться – оттягиваемся со всей ответственностью. И вообще – возможно, это историческая память, но от отлично организованных массовых немецких мероприятий веет чем-то... не тем.
Впрочем, не нравятся немчики – тут же тебе повод для сравнения, не отходя от Мариенплатц: «Лена, блядь, прекрати немедленно!» – визгливый вопль мамаши в адрес шести-, эдак, летней дочурки под стенами Ратуши. Здешний Ратхаус c восьмидесятиметровой башней и исторически-агиографическими комиксами по фасаду – главное место концентрации «пингвинов». В толпе бродит фактурный нищий амбальских кондиций с перевернутой сванской шапкой в руке. Подают обильно.
– Ну, смотри – она? – Рыжий встал со стула, пуская меня к моему же ноутбуку.
Я посмотрел. На присланную (по специальной просьбе) Сереге на е-мейл кем-то из общих его с Антоном знакомых фотку. На снимке были четверо: неведомые мне парень и девица и чета Шатуриных. Я нагнулся к экрану, разглядывая Майю. Я испытал совершенно идиотское чувство.
Во-первых, фотка была поганого качества: похоже, сделанная телефоном. Во-вторых, у Майи была совсем другая прическа – темные, довольно длинные волосы. В-третьих, я понял, что за две безумные, чудовищно перегруженные впечатлениями недели, минувшие с тех пор, как я видел греческую спутницу Антона в последний раз, я не то чтобы подзабыл ее лицо – но перестал помнить его со стопроцентной четкостью... Рост... вроде да, примерно такой же. Лицо... Фак...
– Если не она, – говорю, – то похожа...
Мирский ничего не ответил, но по выражению его лица я мог примерно догадаться, во сколько этажей он меня сейчас обкладывает.
26
Мирко Майера науськали на нас с Серегой отнюдь не как главного спеца по Ларри – Мирко формально даже не являлся членом фан-клуба, – а как спеца по русским. На языке неродных ему осин этот непростой простачок, улыбчивый меланхолик говорил вообще без акцента, разве что с некотогой
Родным веяло как от содержимого квартиры, так и от самого ее вида – она со своими высокими потолками и узкими длинными коридорами не просто походила на экс-советскую коммуналку, а чем-то подобным и была (коллективным, в смысле, жильем): в одной из комнат обитал ныне отсутствующий приятель Мирко – мы с рыжим покемарили в ней на двухъярусной кровати после ночного поезда, прежде чем, пошлявшись по центру, направиться к «адептам религии нью-Эдж», как они сами стебались.
Одному из адептов, Мартину, милейшему пожилому уже дядьке (видимо, фанатствующему с той еще поры, когда Эдж был нормальной кинозвездой, а не мифическим персонажем), принадлежала небольшая пивнуха недалеко от парка Энглишгартен. Называлась она по имени кинохита с Ларри в главной роли – «Незабываемый» и имела отдельный зальчик, где собирались время от времени члены клуба. На
