заменимости...
Не нравится – да? – знать, что вся эта мясорубка, в которой погибла уже куча народу, в которой несколько раз чуть не загнулся я сам и еще запросто, запросто можем порыднуть мы все, – что она заработала на пустом месте!..
А с этим всегда труднее всего смириться. С тем, что большая часть из происходящего с тобой – включая самое худшее! – происходит даже не по чьей-то злой воле. Вообще нипочему. И низачем. В силу хаотической комбинации случайностей. Поэтому мы всегда ищем – придумываем – причину или виновника. Чтобы жить, нам нужно хотя бы ощущение почвы под ногами. Вот мы и сочиняем всевозможные теории заговоров (называя их даже Священным Писанием) и назначаем ответственными разного масштаба ларри эджей.
И поскольку человек не может без надежды, мы наделяем Ларри Эджа милостью и всепрощением. И продолжаем себе копошиться. На трясине.
Жил Ромыч аж на тринадцатом этаже – а лифт у него был какой-то особенно вялый: этим, видать (избытком свободного времени у пассажиров), обилие народного настенного творчества и исчислялось.
– О, наши люди, – ткнул Славка в выпендрежно-фигурный вензель, намалеванный среди более-менее имбецильной похабщины и гордых погонял паханов окрестных песочниц: «фф».
– Фактор фуры, – пояснил я Варе.
– А что это такое? – спросила она. – Я все время от вас слышу...
– Как бы объяснить... Наверное, надо историю изложить. Это несколько лет назад было, когда мы экстрим-турами занимались, ты в курсе. И вот ехали мы со Славкой в город из Пестова – на автобусе. Такие уже поддатые, но несильно. Настроение хорошее, на оптимизм пробило...
– ... И давай мы обсуждать, как у нас все неплохо, – перебил Славка. – И дело идет, и деньги капают, и самим интересно всем этим заниматься. И новые какие-то идеи уже есть. Рассуждаем мы, значит, что можно и у нас в стране дело делать, энергия только нужна и фантазия, что не бывает плохих стран, бывают непредприимчивые люди...
– ... А дорогу из Пестова ты представляешь, – говорю. – Узкая, раздолбанная. Хотя движение там неслабое: фуры сплошные идут. И автобус наш обгоняет их одну за другой, по встречке, кое-как в повороты вписывается...
– ... А Юрген, значит, свое цитирует: «Нельзя же ничего не делать, если нельзя сделать всего!» – и так далее. И начинаем мы вовсю обсуждать планы на будущее, прикидывать, сколько всего наворотим. Чтоб мы – мы с ним – и не наворотили! И лупим – пока фигурально – себя в грудь. Кто, если не мы, когда, если не сейчас?..
– ... И вдруг Славка заткнулся, посмотрел в окно – а мы как раз опять на обгон пошли – и совсем другим тоном, задумчиво так произнес: «И в этот момент фуру заносит...» После чего затыкаемся уже мы оба...
– С тех пор и пошло: фактор фуры...
Лифт вдруг дрогнул, замер, унылый ноющий звук его двигателя оборвался – и погас свет.
53
...Я вскинулся, куда-то рванулся. Что?.. Рыжий тряс меня за плечо. Было уже светло. Поезд шел полным ходом, за окном – легкое пасмурное небо, зеленые холмы. Что угодно, только не ноябрьская Европа...
– Который час? – прохрипел я.
– Через полчаса – Севилья. – Серега был озабочен и совсем не заспан.
– Севилья?.. – Я посмотрел на соседние кресла. – А эта где?.. Как ее... Таня?
Наступила ночь – туннель.
– В сортире.
Ни фига не соображается... Помойка во рту.
– Так что, – я потер глаза, – он так и не позвонил? Мирский в своей быковатой манере смотрел куда-то вперед по проходу:
– Нет.
Севильский вокзал «Санта-Хуста» – здоровенный ангар. Я все не мог толком проснуться. Куда-то идем – Мирский ведет. Куда?.. Чего теперь вообще делать?..
Сушняк. Минералки бы какой.
– Серега, – говорю, – на минералку подкинешь? Рыжий не оборачиваясь полез в карман, протянул назад левую руку – я принял в ладони горсть железных евро. Правой он держал за руку девушку Таню. Я зашарил глазами в поисках киоска...
Что-то зацепило взгляд – слегка, я стал было вертеть головой дальше... Мысленно притормозил. Где?.. Продолжая идти за этими двумя, повел взглядом в обратном направлении – со странным и пока мне самому непонятным чувством. Где это было?.. Помстилось?.. Глюки начинаются?..
Вот!!
– Погодите, я щас, – бросаю Сереге с девицей и, переходя на бег, ломлюсь вперед. Не может быть. Не может быть, чтоб опять показалось!..
Что-то кричит сзади Мирский. Высокую фигуру в огромной бесформенной а-ля пончо накидке и кожаной шляпе – даже толком не разобрать пол – еле видно за спинами. Выходит уже с вокзала... Бегу.
Все, вышла... Несусь что есть мочи, расталкивая всех. Вылетаю из дверей, верчу башкой... Вон она!
Кажется, женщина – правда, я по-прежнему вижу только спину. Покрытую тем самым коричневым пончо. С широким, крупным вычурным узором. Переплетающиеся между собой, перевязанные в морские узлы, глотающие хвосты друг дружки странные, вроде одинаковые, но при этом все разные – то с человечьими лицами, то с рогами, то с ножками, то с крыльями – змеи, наги, василиски, уроборосы...
Вот теперь я точно не ошибаюсь. Вот теперь это не может быть чем-то просто похожим. Это именно и конкретно он – отлично памятный мне орнамент, каким Алик, странный малый Альберт Лапин, разрисовывал собственного изготовления фенечки, фитюлечки, амулеты, китайские шарики, предметы одежды...
До женщины (высокой, широкоплечей... или вдруг все-таки мужик?..) – метров тридцать. Идет быстро, целенаправленно. Хрен. Не уйдет. Бегу как на стадионе... А-м-мать... тв-в-вою же... – врезаюсь в какого-то подвернувшегося андалусца, тот летит на землю, что-то запоздало вопя, я сам чуть не падаю... А когда поднимаю глаза, вижу, что предполагаемая тетка быстро подходит к стоящей у обочины тачке.
Вжариваю как могу, опять чуть не сшибаю кого-то. Тетка открывает дверцу (ждали ее, что ли?..). Метров пятнадцать. Садится. Захлопывается. С-c-сука... Я подлетаю к серой «хонде» в тот самый момент, когда машина отваливает от тротуара. Я даже хлопаю рукой по багажнику. Могу, например, уцепиться за бампер... Через заднее стекло различаю только плечи в накидке, шляпу, черный затылок водилы. «Хонда» газует. Я остаюсь стоять столбом.
Я поплелся обратно к входу на вокзал. В голове – один бессвязный мат. Увидел, как появляются из дверей Мирский с Таней. Мирский с сосредоточенным лицом говорил по мобиле.
Я подошел. Он встретился со мной глазами, сказал что-то по-итальянски и отключился.
– Ты чего? – спросил механически, о другом, наверное, думая.
– Ничего... Кто это звонил?
– Альто. Будет здесь после обеда.
Мясистые темно-зеленые листья, толстенные спирально перекрученные стволы, свисающие воздушные корни... Тропики, сельва... В прямом смысле – по Серегиным словам, эти деревья (несколько десятков метров высотой) завезли когда-то из джунглей Южной Америки, и теперь они растут в парках по всему городу. Типа какие-то каучуконосные. Гевеи, что ли? Хрен их знает, он не ботаник... Гигантcкую раскидистую крону, накрывшую половину этой площадушки в бежево-серую шахматную плитку, Plaza de la Encarnacion, подпирали длинные тощие пальмы. Погода тоже была какая-то тропическая: тепло, почти жарко, пасмурно, влажно.
Я прикрыл веки – на их внутренней стороне тут же заизвивались, тихо шурша и поблескивая чешуей, змеи, змеи – безошибочно Аликовы... Я открыл глаза и помотал башкой.
В крохотном белом фонтанчике тонкие струйки вяло журчали из четырех львиных морд, не столько оскаленных, сколько ошалелых, с предынсультно выпученными зенками; поверх морд гарцевал амурчик. На скамейке напротив породистый горбоносый пацанчик и субтильная, легко примостившаяся у него на коленях девица кормили хлебом голубей. Точнее, горлиц: сизых, белых, бежевых – так не похожих на нашу толстую помойную птицу...
