чему-то путному, что тот все равно кончит тюрьмой, где будет лепить дешевые тарелки. Не забывай об этом, когда будешь с ним говорить.
— Селина, поверь, я способна встретиться с Саймоном даже ночью и, несмотря ни на что, не затею с ним больше подобных диких игр.
— Это притворство.
Покачав головой, Ярдли встала и пошла включать свет в гостиной. Она решила, что не позволит Саймону даже прикоснуться к ней. Привык, в самом деле, хватать все, что ему захочется. И уже доказал это прошлой ночью. Ну нет, с нее довольно, она не игрушка и не позволит ему тешиться ею. Но вот с собой как справиться?..
Теряясь в мыслях, она включила свет и села за стол, одним глазком приглядывая за играющим Кэйси.
Когда в дом позвонили, сердце ее встрепенулось. Направляясь к дверям, она поняла, как тревожно ждала встречи, как страшно ей было, что он не появится, и как сильно она увлечена им. Гораздо сильнее, чем ей казалось сначала.
Глава 7
Саймон позвонил, а затем с досадой пнул ногой нижнюю планку двери, с каким-то суеверным ужасом ожидая, что ему сейчас откроет чуть ли не сам Джеррид. Призрак выскочит и уставится на него гибельным взглядом, как то пугало, что торчит на балюстраде в нескольких футах от дверей. Какого черта его занесло в этот дом? В сделке, которую он заключил с Ярдли, не было пункта, обязывающего его явиться сюда. Ничего себе! Приперся на обед в дом Джеррида Киттриджа!
Вся вторая половина дня была пасмурной, промозглой, словом, просто ужасной. Желтоватый свет едва просачивался из окон дома, в который он пришел. Зато соблазнительные ароматы стряпни проходили, казалось, сквозь толстые стены этого степенного особняка. Но совсем не возможность вкусно поесть приманила его сюда. Он стоял перед дверью, за которой находилась Ярдли Киттридж, как влюбленный подросток, потому что она была самой невероятной, самой интригующей женщиной, которую он когда либо встречал, и настолько поразила его воображение, что он не мог позволить ей вот так вот взять и просто исчезнуть из его жизни. Он хотел держать ее в своих объятиях, хотел видеть ее в своей постели, хотел видеть, целовать и ласкать повсюду, где только возможно.
Она всегда нравилась ему. Но он совершенно не был готов к тому физическому и эмоциональному удару, который она нанесла ему прошлой ночью. Никогда еще не обладал он столь нежным и женственным созданием. Ни одна женщина никогда не потрясала его так основательно, ни одна не оставляла его в столь диком безумии непреходящего желания видеть ее вновь и вновь. Он желал ее так же отчаянно, как желал обрести влияние в обществе и разбогатеть. А то, что она внучка Джеррида, было ехидной ухмылкой судьбы и только усугубляло смятение его чувств. Но Джеррид уже покойник, он не сможет ни спрятать ее, ни заставить от нее отказаться.
Вчера, собираясь на осенний бал, он и вообразить себе не мог, что до такой степени потеряет контроль над собой. Обычно в таких ситуациях он никогда не терял головы и понятия не имел, до какой степени был прав. Ведь вот стоило один раз дать волю чувствам — и остановиться уже казалось невозможным. Он еще мог допустить, что она столь же прельстительна, сколь и прелестна, но совершенно неожиданно был сбит с толку силой ее чувств, если не сказать, страстью. Она перевернула всю его жизнь, и он понятия не имел, что ему теперь со всем этим делать. Атакованный поочередно то резкими замечаниями, то неожиданной нежностью и чувственной притягательностью, он все свои силы бросил на самозащиту. Принялся жаловаться на судьбу, потом опять завелся из-за этой клятой формы, будто от нее зависела по меньше мере его жизнь…
Отбросив волосы назад, Саймон подумал: не уйти ли ему, пока еще не поздно, от этих дверей? Стишком уж настойчиво ворвалась Ярдли в его жизнь, чтобы ждать от этого добра. Уверения, что она не хочет больше иметь с ним дело, только возбудили его желание видеть ее. А она, вместо того чтобы прогнать его, согласилась, чтобы он пришел к ним на обед. Он всегда думал, что его тип женщины — это существо, которое целиком и полностью во всем с ним согласно, а вовсе не фурия, способная вонзить нож в спину, стоит лишь отвернуться. К тому же Ярдли слишком предана Мими и памяти своего деда, чтобы он мог доверять ей. Но хватило одного вечера, чтобы он возжелал разделить с ней все, что имеет. А это, по здравому размышлению, опасно.
Воображение его настолько воспалилось, что в мозгу поплыли образы прошлого. Перед внутренним взором явилась мама, поющая и улыбающаяся, увлекающая его и Гленна в свой танец. Даже в те дни, когда ей нечего было подать на стол, она способна была создать иллюзию, что они переживают самые лучшие времена.
Впрочем, для него это и было лучшим временем. Ведь потом она внезапно исчезла, и дом без нее опустел, лишился голоса и постоянного грохота рок-музыки, передаваемой с утра до ночи местной радиостанцией и принимаемой ее портативным радиоприемничком. А теперь он даже не знал, жива ли она еще. Если жива, то он надеялся, что она встретила человека, способного покупать ей красивые платья и водить на танцы каждый субботний вечер. Саймон помнил ее в вечных линялых джинсах и потрепанных свитерах.
Он пытался простить ей то, что она бросила их, потому что был тогда слишком юным, чтобы понимать, что именно произошло между его родителями. Но она не должна была забирать с собой его маленького братца, навсегда разлучив их. Вот этого он простить ей не мог…
Дверь открылась, и Саймон, вмиг забыв все свои мысли, уставился в красивое лицо Ярдли. Ее золотистые волосы светились под светом лампочки, а синие глаза стали еще синее от темно-синего цвета свитера, подчеркивавшего белизну и нежность ее кожи. Его тело напряглось от одного взгляда на нее. Всю ночь и весь день он пытался убедить себя, что не захочет ее опять, а сейчас вдруг понял, как смешны и нелепы были эти уговоры.
— Я слишком рано? — спросил он, поскольку она все еще молчала.
— Нет-нет, как раз вовремя. — Она отступила немного и добавила: — Проходите, Саймон.
Блай обрадовался тому, что она назвала его по имени, хотя особенной сердечности в ее голосе не было. Он вошел в дом и увидел малыша, неотступно следующего за ней. Дом излучал тепло и смешанные запахи мебельной полировки, горящего дерева и соблазнительных ароматов стряпни, доносящихся с кухни. И все же, несмотря на уют, приветливо зовущие в свои лона кресла, массивную старинную мебель, великолепные бра, украшающие стены, канделябры и вышивки, он чувствовал себя здесь неловко, ни на минуту не забывая, что этот дворец — прибежище Джеррида Киттриджа и его клана. А он-то всегда воображал себе, что такой человек должен жить в некой темной пещере, как великан-людоед. Но великана не было, а была Ярдли, которая смотрела на него, как маленькая птичка, оказавшаяся лицом к лицу с рысью.
— Хэлло, Кэйси, — приветствовал он малыша, выглядывающего из-за нее. — Я тебе что-то принес. — В глазах Ярдли вспыхнула искорка интереса. Он подмигнул ей, чем немало ее смутил. — Это там, за дверью. Сейчас принесу.
Саймон вышел и тотчас вернулся с огромной пустой тыквой, глазастой и ухмыляющейся[4]. Он испытывал некоторую неловкость, что притащил ее сюда. Но смущение его вмиг испарилось, когда он увидел, как восторженно загорелись глаза малыша и как весело тот захлопал в ладоши.
— Селина сказала, что вы обожаете такие вещи.
— Я уже, кажется, говорила вам, что Селина слишком много болтает, так что нечего ее особенно слушать.
— Прямодушие вашей сестры так освежает… Ну, ладно, тогда я вынесу свое подношение за порог.
Ярдли придержала для него дверь. Саймон вытащил тыкву из дома и вернулся, обнаружив, что она стоит все там же и ожидает его. Он тоже постоял, потом сказал:
