Но однажды мимо через снег Несколько проходят человек, И — я слышу — говорит один: «Это ж Венедикта Марта сын!» Я тогда ещё был очень мал, Фёдора Панфёрова не знал, Да на счастье он узнал меня. Тут со мною началась возня. Справку удалось ему навесть, Что отцу досталось — минус шесть, Что отец в Саратове, — и он Посадил тогда меня в вагон И в Саратов отрядил к отцу. Всё приходит к своему концу: Четверть века отшумит — и вот О моих стихах упомянёт В Лондоне Панфёров, — но пойдёт Всё на этот раз наоборот: Он теперь не будет знать, кто я! У судьбы с судьбой игра своя. Снова Волга. Волга и паром. Мы уже на берегу другом. Чистенькие домики. Уют. Немцы тут поволжские живут. Был Покровском город наречён, Энгельсом теперь зовется он. У Вогау мы сидим в гостях. На столе сирень в больших кистях Говорит о Токио Пильняк; Мой отец припомнил случай, как Он, когда был очень молодым, Вместе с переводчиком своим Шёл по Кобе. Поглядев назад, На себе поймал он чей-то взгляд. Он японку заприметил там, Что плелась за ними по пятам. Чувствовал неловкость мой отец; Он и переводчик, наконец, Улицу поспешно перешли. Но отец опять её вдали Увидал — и, очень раздражён, Переводчику заметил он: «С нею не разделаться никак!» Тот ответил: «Ну, какой пустяк! Ты не обращай вниманья на Женщину. Она моя жена». А когда пришла пора вставать, Уходить домой — Пильняк печать Вынул из коробочки — и хлоп! Взял да и поставил мне на лоб! Розовый клинообразный знак По-японски означал — Пильняк. Как-то раз в Саратове с отцом Мы по снежным улицам идем. Фонари. Снежок. Собачий лай. Вдруг отец воскликнул: «Николай Алексеич!» — Встречный странноват — Шапка набок, сапоги, бушлат. Нарочито говорит на «о», Но с отцом он цеха одного. «Вот знакомьтесь — это мой сынок». (Снег. Фонарь да тени поперёк.) «Начал сочинять уже чуть-чуть. Ты черкни на память что-нибудь Для него. Он вырастет — поймёт». Клюев нацарапает в блокнот Пять-шесть строк — и глухо проворчит Обо мне: «Ишь как черноочит!» Клюев был в нужде. Отец ему Чтение устроил на дому У врача Токарского. Тот год Переломным был. Ещё народ Не загнали на Архипелаг, Но уже гремел победный шаг Сталинских сапог. И у дверей Проволокой пахло лагерей. Тот автограф где теперь найду? Взят отец в тридцать седьмом году. Все его бумаги перерыв, Взяли вместе с ним его архив. Ещё глубже времени экран. Под Москвой средь рощиц и полян — Несколько десятков низких дач. Парни на пруду купают кляч. А неподалёку за прудом — Наш необжитой дощатый дом.
