Особенно после того, как этнарх и его советники услышали принесенные Коттой новости.
— Мне нужен самый быстрый корабль, лучшие моряки и гребцы, — сказал римлянин. — Я плыву налегке — мне нужна только скорость. Так что я возьму две запасные команды гребцов — придется грести в открытом море против ветра. Увидишь, этнарх Аристид, в Риме я буду через три дня. Поплывем не вдоль берега, а по прямой. Нужен хороший лоцман. Когда следующий прилив?
— Корабль будет готов на заре, Марк Аврелий. Как раз к приливу, — сказал этнарх. И деликатно кашлянул: — Кто будет платить?
— Сенат и народ Рима.
Счет был выписан тут же. Котта посмотрел на баснословную цену и проворчал:
— Вот где трагедия: плохие новости стоят столько же, сколько целая война с германцами! Ясно, что вы не скинете ни драхмы.
— Трагедия трагедией, — мягко сказал этнарх, — а деньги деньгами. Мы назвали цену. Не хочешь — никто тебя не принуждает.
— Согласен, — сказал Котта.
Цепиону не нужно было делать крюк, чтобы попасть в Массилию. Он, ветеран Нарбона и Испании, знал, что в Галльском море всегда дуют встречные ветра. Он делал в среднем по семьдесят миль в день, часто меняя мулов. Цепион все более уверялся в том, что обгонит даже курьера сенаторов. Он так быстро пересек Альпы, что воконтии, разбойное племя, вечно подстерегающее одиноких римских путников на Домициевой дороге, не успели даже напасть на две бешено несущиеся повозки.
Достигнув Аримина и конца Эмилиевой дороги, Цепион удостоверился, что доберется до Рима за семь дней. Дороги были хороши, свежих мулов хватало. Пусть он устал, пусть голова у него болит, но свою версию случившегося под Аравсионом он должен первым изложить Сенату и народу Рима. Когда показалась Фан и повозки свернули на Фламиниеву дорогу, чтобы затем пересечь Апеннины и спуститься в долину Тибра, Цепион понял, что победил. Рим поверит именно той версии событий, которую преподнесет он, Квинт Сервилий Цепион!
Но у Фортуны был припасен на этот случай другой любимчик — Марк Аврелий Котта. Он переплыл Галльское море из Массилии в Остию на маленьком корабле, похожем на боевой, хотя жителям Массилии и запрещено было иметь военный флот без позволения римлян. Тем не менее это мирное судно при случае легко превращалось в боевое. Пиратство было занятием выгодным и широко распространенным по всему Внутреннему морю.
Корабль вышел из прекрасной гавани Массилии на заре одиннадцатого дня октября и бросил якорь в маленькой чумазой гавани Остии на заре — за день до октябрьских ид. Спустя три часа Котта вошел в дом консула Публия Рутилия Руфа, разгоняя клиентов, как лисица куриц.
— Прочь! — рявкнул он на того, что сидел возле стола Руфа, и когда тот трусливо убежал за дверь, сам устало опустился в кресло.
В полдень Сенат был созван на срочное заседание в курии Гостилия. В это самое время Цепион со своим сыном преодолевали последний участок Эмилиевой дороги.
— Оставьте двери открытыми, — велел Публий Рутилий Руф. — Народ должен нас слышать. И пусть писцы запишут все дословно.
Сторонники Цепиона были угрюмы — боялись новых доказательств своей вопиющей неправоты. Неделями не получая вестей от Цепиона, достойный Марк Эмилий Скавр попал в трудное положение и слишком хорошо знал это. Поэтому, когда консул Рутилий Руф приказал оставить двери Сената открытыми, Скавр даже не пошевелился, чтобы воспротивиться этому. Промолчал и Метелл Нумидийский. Все взоры были устремлены на Котту, которому поставили стул в первом ряду.
— Марк Аврелий Котта сегодня утром прибыл из Остии, — начал Рутилий Руф. — Три дня назад он был в Массилии, а за день до того — в Аравсионе, где размещается сейчас наша армия. Я прошу Марка Аврелия Котту рассказать то, что он знает обо всем этом. Учтите все, ход нашего заседания записывается слово в слово.
Разумеется, Котта привел себя в порядок после долгой дороги, принял ванну и переоделся, но смыть с посеревшего, с черными кругами под глазами, лица усталость ему так и не удалось. Каждое его движение выдавало крайнее утомление.
— За день до октябрьских нон, многочтимые отцы народа, под Аравсионом состоялась битва, — заговорил Котта. Ему не пришлось повышать голос — в собрании стояла мертвая тишина. — Германцы почти полностью уничтожили нас. Восемьдесят тысяч наших солдат погибли.
Ни восклицания, ни движения, ни стона. Тишина. Котте внимали так, словно он прорицал от лица Сивиллы Кумской.
— Я сказал — восемьдесят тысяч. Именно так. Нестроевиков погибло более двадцати четырех тысяч. Конница тоже сгинула, погибла или рассеялась во время бегства…
Бесцветным, лишенным всякого выражения голосом Котта рассказывал сенаторам о том, что произошло под Аравсионом с того самого момента, когда он и пятеро его товарищей сенаторов появились в расположении римской армии: об атмосфере недоверия и недоброжелательства в высших сферах римского командования, о нежелании Цепиона подчиняться Маллию Максиму и вызванных этим беспорядках, об отсылке консуляра Аврелия и его конницы, что привело к раздроблению войска и оголению флангов. Из-за нелепой распри командования конница оказалась на отшибе.
— Пять тысяч конников, все их нестроевики из обслуги, все животные из отряда Аврелия погибли. Сам легат Марк Аврелий Скавр был захвачен в плен германцами. Его участь должна послужить нам предостережением и примером. Он был сожжен заживо на медленном огне, уважаемые отцы народа. Он умер, как рассказывают свидетели, проявив поразительную выдержку и бесстрашие.
Сенаторы сидели с мрачными лицами, побледневшие, посеревшие — у большинства из них в этих армиях были сыновья, или братья, или племянники. Сенаторы натянули в знак скорби край тоги на голову, в безмолвии роняя слезы и скрыв лицо в ладонях. Лишь принцепс Сената Скавр держался невозмутимо, лишь на его лице горели багровые пятна, а рот сжался в жесткую прямую линию.
— Сегодня вы должны разделить ответственность за это сокрушительное поражение, — продолжал, обращаясь к сенаторам, Котта. — Вы не отрядили к армиям ни одного влиятельного лица, ни одного консуляра. Я, всего лишь бывший претор, единственный из шестерых курульный магистрат. В результате Квинт Сервилий Цепион отказался говорить с нами как с равными ему — по рождению, положению и даже опыту. Более того, подобный состав делегации он принял за знак поддержки Сената в его, Цепиона, противостоянии с Гнеем Маллием Максимом. И он был совершенно прав, уважаемые отцы сенаторы, когда так думал! Если бы вы серьезно отнеслись к тому обстоятельству, что Квинт Сервилий отказывается подчиняться распоряжениям консула нынешнего года, вы бы включили в делегацию консуляров! Но вы этого не сделали. Вы безответственно послали пятерых сенаторов второго ранга и одного экс-претора, чтобы мы призвали к порядку одного из самых знатных и высокопоставленных членов Сената!
Ни одна голова не поднялась. Все больше и больше сенаторов закутывались в тоги, как в саваны. Только Скавр все так же продолжал сидеть прямо, не сводя с Котты горящих глаз.
— Распря между Квинтом Сервилием и Гнеем Маллием не позволила им соединить свои силы. Вместо крепко спаянной армии римляне растянулись по всему полю двумя армиями на расстоянии двадцати миль друг от друга. Цепион лично говорил мне, что не намерен делить триумф с каким-то худородным Гнеем Маллием Максимом. Поэтому он безответственно отвел свою армию слишком далеко, чтобы не дать Гнею Маллию возможности принять участие в его собственной битве.
В полной тишине голос Котты заскрежетал так резко, что Рутилий Руф вздрогнул. Скавр не дрогнул. Сидящий рядом со Скавром Метелл приспустил с лица тогу, чтобы взглянуть на своих окаменевших соседей сенаторов.
— Надлежит посмотреть правде прямо в глаза и признать: ни Квинт Сервилий, ни Гней Маллий не обладали достаточным талантом, чтобы победить германцев! Однако из двух полководцев именно Квинт Сервилий несет главную ответственность за позорное и кровавое поражение. Он — не просто плохой военачальник, как Гней Маллий. Он преступил закон! Он полагает, что законы можно приспособить под свои маленькие желания — вроде желания выиграть битву для себя самого. Верные римляне, уважаемый
