Это, в свою очередь, перенесет ответственность на Сенат, который должен будет начать неприятную борьбу с казначейством, чтобы все-таки получить свой дешевый хлеб. И тогда Сенат начнет жаловаться народу, что, как всегда, неимущие представляют собой очень дорогостоящее неудобство.
Чудесно! Как же Гай Марий собирается стать консулом второй год подряд, да еще выбранным в отсутствие, когда у него вся армия состоит из накормленных неимущих, а Рим — во власти голодных неимущих? Пропади он пропадом, этот Публий Лициний Нерва! И все спекулянты зерном вместе с ним!
Один только Марк Эмилий Скавр, принцепс Сената, еще до кризиса чувствовал что-то неладное. Обычно с поступлением нового урожая цена зерна в Риме немного падала — это происходило в конце лета. Но в этом году она постоянно росла. Причина казалась очевидной: освобождение «зерновых» рабов- италийцев снизило количество посевов, и, значит, урожай должен был уменьшиться. Однако во время посевной эти рабы освобождены еще не были, и урожай поэтому ожидался нормальный. Значит, в конце лета цена должна была, как обычно, резко снизиться. Но не снизилась. Она продолжала расти.
Для Скавра было совершенно ясно, что манипуляции с зерном исходят из Сената, и его собственные наблюдения указывали на консула Фимбрию и на претора по делам граждан Гая Меммия, который отчаянно собирал деньги всю весну и лето. Чтобы купить зерно дешево и продать потом по баснословной цене, решил Скавр.
И вдруг пришло известие о восстании рабов на Сицилии. Фимбрия и Меммий стали судорожно продавать все, что имели, кроме домов на Палатине и земель, так, чтобы достало сохранить за собой сенаторский имущественный ценз. Поэтому Скавр заключил: какова бы ни была природа их авантюры, она не могла иметь ничего общего с запасами зерна.
Если бы консул Фимбрия и претор по делам граждан Гай Меммий были вовлечены в эскалацию цен на зерно, они сидели бы сейчас довольные, ковыряя в зубах, а не крутились бы в поисках денег, чтобы вернуть ссуды. Нет, это не Фимбрия и не Меммий! Надо искать где-то в другом месте.
После письма Публия Лициния Нервы, где он признавался, что кризис в Сицилии скоро достигнет Рима, Скавр начал слышать имя одного сенатора, часто упоминавшееся среди торговцев зерном. Его чувствительный длинный нос почувствовал свежий след — и с большим душком, чем обманный след Фимбрии и Меммия. Луций Апулей Сатурнин, квестор в порту Остия. Молодой человек и новичок в Сенате, но сейчас занимает важное для нового молодого сенатора положение. Квестор в Остии наблюдал за погрузкой зерна на корабли и его хранением, он знал нужных людей, имеющих дело со всем процессом заготовки зерна, был знаком со всей информацией по данному вопросу еще задолго до всех остальных в Сенате.
Дальнейшие расследования убедили Скавра, что он нашел виновного. Луций Апулей Сатурнин был главным инициатором преждевременного повышения цен на зерно, что помешало казне приобрести дополнительные запасы для государственных зернохранилищ по приемлемой цене, сообщил Скавр, принцепс Сената, притихшей Палате. И Палата нашла козла отпущения. Возмущенные сенаторы единогласно проголосовали за смещение Луция Апулея Сатурнина с поста квестора, тем самым лишая его права занимать место в Палате. Требовали предъявить ему судебный иск за вымогательство.
Отозванный из Остии для явки в Палату, Сатурнин мог только голословно отвергать обвинения Скавра. Явных доказательств не было — ни за, ни против. А это означало, что дело сводилось к простому вопросу, кто из двоих больше достоин доверия.
— Докажи, что я виновен! — крикнул Сатурнин.
— Докажи, что ты не виновен! — насмешливо отозвался Скавр.
И естественно, Палата поверила своему принцепсу, ибо Скавр ни в коем случае не мог быть обвинен в несправедливости. Это знали все. И Сатурнин был лишен всего.
Но Луций Апулей Сатурнин был по природе борцом. По возрасту, в тридцать лет, он имел право быть квестором и сенатором. Но о нем почти ничего не было известно, поскольку по молодости он не блистал на судебных процессах и не выделялся большими способностями во время военных учений. Родом он был из сенаторской семьи в Пицене. Он ничего не мог сделать, потеряв должность квестора и свое место в Сенате. Он даже не мог протестовать, когда Палата отдала его любимую работу в Остии не кому-нибудь, а Скавру, принцепсу Сената, на период до конца года! Но он был борцом.
Никто в Риме не верил в его невиновность. Где бы он ни появлялся, вслед ему плевали, его толкали, даже кидали в него камнями. Стены его дома были крупно исписаны: «СВИНЬЯ, ПЕДЕРАСТ, ЯЗВА, ОБОРОТЕНЬ, ЧУДОВИЩЕ, ИНДЮШАЧИЙ ПЕНИС»… Эти слова ярко выделялись на оштукатуренной поверхности. Его жена и маленькая дочь большую часть времени проводили дома в слезах. Даже слуги косо смотрели на него и не спешили выполнять его приказания, пока он не начинал орать на них.
Его лучшим другом был почти никому не известный Гай Сервилий Главция. На несколько лет старше Сатурнина, Главция радовался своей репутации неплохого адвоката в судах и хорошего законодателя. Но он не был ни знатным патрицием Сервилием, ни даже известным плебеем Сервилием. Если бы не репутация блестящего законника, Главция оставался бы наравне с другим Гаем Сервилием, который наскреб деньжат и пробрался в Сенат, ухватившись за подол тоги своего патрона Агенобарба. Этот другой плебей Сервилий, однако, еще не приобрел когномена, а «Главция» было вполне уважаемым прозвищем, ибо оно означало, что у всех членов его семьи красивые серо-зеленые глаза.
Они были красивой парой, Сатурнин и Главция. Один очень темный, другой очень светлый, и каждый в наилучшей физической форме. Основой для их дружбы послужила сходная острота ума и глубина интеллекта. У них была одинаковая цель в жизни — стать консулами и навсегда возвысить свои фамилии. Политика и законотворчество просто завораживали их, что означало, что они очень подходили к тому виду работы, к которой у них было призвание.
— Я еще не побежден, — жестко сказал Сатурнин Главции. — Есть другой способ вернуться в Сенат, и я использую его.
— Не цензоры, — сказал Главция.
— Определенно не цензоры! Нет, я выставлю свою кандидатуру на выборах в народные трибуны, — заявил Сатурнин.
— Ты никогда туда не пройдешь. — Главция не был чрезмерно мрачен, он просто был реалистом.
— Пройду, если найду достаточно сильного союзника.
— Гая Мария.
— А кого же еще? Он не испытывает любви ни к Скавру, ни к Метеллу Нумидийскому, ни к кому-либо из тех, кто делает политику в Сенате, — сказал Сатурнин. — Утром я отплываю в Массилию, объясню все единственному человеку, кто сможет выслушать меня, и предложу ему свои услуги.
Главция кивнул:
— Да, это хорошая тактика, Луций Апулей. В конце концов, тебе терять нечего. — Он усмехнулся. — Подумай, какой замечательно невыносимой станет жизнь Скавра, когда ты сделаешься народным трибуном!
— Нет, не за ним моя охота, — презрительно возразил Сатурнин. — Он поступал, как считал нужным. Спорить с этим я не могу. Кто-то намеренно расставил мне ловушку, и вот этого «кого-то» я и хочу. И если я стану народным трибуном, я смогу сделать его жизнь невыносимой. Главное — выяснить, кто это был.
— Поезжай в Массилию и повидайся с Гаем Марием, а я тем временем начну выяснять, кто виновен в истории с зерном.
Осенью можно было спокойно плыть морем на запад, и Луций Апулей Сатурнин благополучно добрался до Массилии. Оттуда он верхом доехал до римского лагеря близ Гланума и попросил встречи с Гаем Марием.
Со стороны Мария не было большим преувеличением, когда он говорил своим старшим офицерам, что планирует построить еще один Каркасон, хотя Мариев лагерь представлял собой деревянную версию каменного города. Холм, на котором разместился большой лагерь римлян, весь ощетинился фортификационными укреплениями. Сатурнин сразу оценил крепость. Германцы, не имеющие представления о правильной осаде, никогда не смогут взять это укрепление, даже если набросятся на него всеми имеющимися силами.
— Но здесь сражения не будет, — заметил Гай Марий, знакомя своего неожиданного гостя с
