— Он — крестьянин. Гракхи и Фульвий Флакк были аристократы. Ядовитый гриб! Какое точное определение! Ночью, незаметно, он вырастает, но когда придешь вырвать его, он уже где-то в другом месте.
— Это должно прекратиться! — воскликнул Скавр. — Никто не может быть выбран консулом в отсутствие, тем более дважды подряд! Этот человек больше вторгается в традиции правления Римом, чем любой другой за всю истории Республики! Я начинаю всерьез верить, что он хочет стать царем Рима, а не Первым Человеком в Риме.
— Согласен, — сказал Метелл Нумидийский, усаживаясь рядом со Скавром. — Но как мы можем отделаться от него? Он никогда не задерживается здесь достаточно долго, чтобы можно было организовать его убийство.
— Луций Кассий и Луций Марций, — удивленно проговорил Скавр. — Не понимаю. Аристократы из прекрасных старинных семей! Неужели никто не может напомнить им о необходимости соответствовать своему положению, воззвать к их чувству порядочности?
— Мы все знаем о Луции Марции, — сказал Метелл Нумидийский. — Марий скупил его долги. Впервые за всю свою довольно бурную жизнь он платежеспособен. Но Луций Кассий — это другое. Он стал болезненно чувствительным к мнению народа о некомпетентных военачальниках, вроде его покойного отца. Он очень хорошо знает, какой репутацией пользуется Марий среди простонародья. Думаю, он хочет, чтобы в Риме знали: он помогает Марию отделаться от германцев. Этим он желает восстановить репутацию своей фамилии.
Выслушав эту теорию, Скавр только хмыкнул.
Продолжать разговор стало невозможно. Палата вся собралась, и Гай Меммий, в эти дни изрядно осунувшийся, что делало его привлекательнее, поднялся, чтобы взять слово.
— Почтенные сенаторы, — начал он, держа в руке небольшой документ, — я получил письмо от Гнея Помпея Страбона из Сардинии. Оно было адресовано мне, а не нашему уважаемому консулу Гаю Флавию, потому что, как претор по делам граждан, я обязан наблюдать за судопроизводством Рима.
Он помолчал, со свирепым выражением лица всматриваясь в задние ряды сенаторов. В этот момент он был почти безобразным. Задние ряды поняли намек и сделали вид, что внимательно слушают.
— Чтобы напомнить тем из обитателей задних рядов, кто лишь изредка оказывает честь этому помещению своим присутствием, Гней Помпей Страбон является квестором губернатора Сардинии, которым — напоминаю вам! — в этом году является Тит Анний Альбуций. Всем понятны эти сложные взаимоотношения, почтенные сенаторы? — осведомился он с сарказмом.
Послышалось общее бормотание, которое Меммий принял за положительный ответ.
— Хорошо! — сказал он. — Итак, я зачитываю письмо Гнея Помпея ко мне.
Меммий развернул свиток и, держа его перед собой, начал читать — у него была четкая дикция хорошо обученного оратора, к которой никто не мог придраться.
— «Я пишу, Гай Меммий, с просьбой разрешить мне подать в суд на Тита Анния Альбуция, губернатора-пропретора нашей провинции Сардинии, сразу же после нашего возвращения в Рим в конце года. Как известно Палате, месяц назад Тит Анний сообщил, что ему удалось разделаться с разбойниками в своей провинции. Он просил отметить его работу овацией. Просьба была отклонена — и совершенно справедливо. Хотя некоторые гнезда этих негодяев и были порушены, провинция все же не освободилась от разбоя. Причина, по которой я намерен подать в суд на губернатора, заключается в следующем. Узнав об отказе ему в овации, он повел себя не как римлянин. Он не только считает уважаемых членов Сената „сборищем неблагодарных irrumatores“, но он еще не поскупился и устроил грандиозное шутовское триумфальное шествие по улицам Каралеса! Это обошлось ему в большую сумму денег. Я считаю его действия угрозой Сенату и народу Рима, а его триумф — предательским. Я твердо убежден в том, что только я смогу быть обвинителем на этом суде. Пожалуйста, ответь мне, когда сможешь!»
Меммий положил письмо при полной тишине.
— Я был бы признателен нашему ученому принцепсу Сената Марку Эмилию Скавру, если бы он высказал свое мнение по этому поводу, — заключил оратор и сел.
С суровым лицом Скавр прошел на середину.
— Как странно, — начал он, — но я говорил почти об этом же как раз перед этим собранием. Я говорил о вещах, указывающих на разрушение наших древних систем правления и личного поведения членов правительства. В последние годы этот высочайший орган, состоящий из благороднейших людей Рима, теряет не только свою власть, но и свое достоинство. Нам — благороднейшим людям Рима! — больше не дозволяют прокладывать для Рима пути. Мы — благороднейшие люди Рима! — уже привыкли к тому, что народ — переменчивые, неквалифицированные, жадные, неразумные, кратковременные политики- дилетанты — сует нас лицом в грязь! С нами — с благороднейшими людьми Рима! — попросту не считаются! Наша мудрость, наш опыт, знатность наших семей, традиции, заложенные за время жизни многих поколений со времени основания Республики, — все это уже ничего не значит. Теперь значение имеет только народ. А я говорю вам, почтенные сенаторы, что народ не умеет править Римом!
Он повернулся к открытым дверям, в сторону колодца комиций.
— Какой народ участвует в Народном собрании? — очень громко продолжал он. — Люди второго, третьего и даже четвертого классов, второстепенные всадники, амбициозные, желающие ворочать Римом, как своей лавочкой, торгаши и мелкие землевладельцы и даже кустари. Люди, называющие себя патронами, которые набирают себе клиентов среди сельчан и всяких дурачков! Люди, которые называют себя агентами, представителями, но даже не знают, что именно они представляют! Их личные дела им надоели, поэтому они зачастили в комицию, льстя себе надеждой, что они в своих драгоценных трибах могут управлять Римом лучше, чем мы в своей курии. Политические лицемеры треплют языками, и это действует как рвотное. Они несут чепуху, они встают на сторону того или другого народного трибуна и аплодируют, когда сенаторские прерогативы передаются всадникам! Они — средние люди! Ни достаточно известные, чтобы принадлежать к первому классу центурий, ни достаточно низкие, чтобы заниматься лишь своим делом, как люди пятого класса и неимущие! Я повторяю, почтенные сенаторы, что народ не умеет править Римом! Слишком много власти дано плебсу! В своем самонадеянном высокомерии, при поддержке и подстрекательстве различных членов этой Палаты, плебс теперь игнорирует наши советы, наши директивы и наших людей!
Все признали, что эта речь станет одной из тех знаменитых речей Скавра, что запоминаются надолго. Его личный секретарь и несколько других писарей дословно записывали все, что он говорил. А говорил он медленно, чтобы его слова запечатлевались правильно.
— Давно пора, — продолжал он торжественно, — нам, сенаторам, обратить этот процесс вспять. Давно пора показать народу, что это он — младший в нашей системе совместного правления! — Он передохнул и стал говорить более спокойно. — Конечно, истоки этой эрозии власти сенаторов легко обнаруживаются. Это благородное учреждение ввело в старшие магистратуры слишком много выскочек, слишком много ядовитых грибов, слишком много «новых людей». Что значит Сенат Рима для человека, который в лучшем случае полулатинянин из пограничных самнитов? Который получил свое первое консульство на юбках патрицианки, которую он купил? И что значит Сенат Рима для косоглазого гибрида с холмов Северного Пицена, кишащих кельтами?
Естественно, Скавр собирался атаковать Мария, этого следовало ожидать. Но он сначала отклонился от темы, и Палата почувствовала, что ее хорошо отчитали. Поэтому Палата продолжала слушать, делая вид, что ей интересно.
— Наши сыновья, почтенные сенаторы, — печально продолжал Скавр, — робкие создания, растущие в удушливой политической атмосфере! Сенат Рима задыхается. Как можем мы ждать от наших сыновей, чтобы, когда настанет их черед, они возглавили Рим, если народ их запугивает? Я говорю вам: уже сегодня вы должны начать учить своих сыновей, чтобы впоследствии они могли стать сильными ради Сената — и безжалостными к народу! Заставьте их понять естественное превосходство Сената! Подготовьте их к борьбе, чтобы поддерживать это естественное превосходство!
Он отошел от дверей и теперь обращался к скамье трибунов, которая была вся занята.
— Может ли кто-нибудь сказать мне, почему член этой благородной Палаты намеренно принижает ее? А это случается на каждом шагу! Вот они сидят, называя себя не только сенаторами, но и народными трибунами! Служа двум хозяевам! Я говорю, и пусть они запомнят, что сначала они сенаторы, а уж потом народные трибуны. Их настоящий долг перед народом — учить народ подчиняться. Но выполняют ли они
