в первых рядах, сотнями падали под дождем самнитских копий. Всадники старались освободиться из-под упавших коней, но количество падающих все росло, а копья самнитов впивались в бока все новых лошадей. Задние ряды конницы кимбров были не в лучшем положении. В конце концов павшая конница кимбров сама задержала пехоту. Гней Петрей прошел через мост последним — и ни одного германца не было позади него.
Задолго до этой битвы волы начали свою работу. Соединенные попарно, они долго не могли дать нужный толчок. Пара за парой они расшатывали мост, пока цепи не натянулись и мост не начал деформироваться. Крепкий и устойчивый, он сопротивлялся сильнее и дольше, чем даже предполагал старший инженер, большой пессимист. Но вот наконец одна стойка отошла — и с треском, щелканьем, грохотом мост через реку Атес в Триденте рухнул. Бревна упали в водоворот, и их понесло вниз по течению, покачивая, как соломинки под струями садового фонтана.
Гней Петрей был ранен в бок, но, к счастью, несильно. Сулла нашел его сидящим, хирурги легиона снимали с него кольчугу. Лицо его было измазано грязью, но тем не менее выглядел он вполне здоровым и бодрым.
— Не трогайте рану, пока не вымоете его, вы, mentulae! — рявкнул Сулла. — Сперва смойте с него всю грязь. Он не собирается умереть от заражения крови, ведь так, Гней Петрей?
— Только не Гней Петрей! — ответил центурион, широко улыбаясь. — Мы сделали это, Луций Корнелий! Мы всех перевели через мост, и только горсточка осталась лежать на той стороне!
Сулла опустился рядом со старшим центурионом и приблизил лицо к нему так близко, чтобы никто не мог подслушать:
— А что случилось с молодым Скавром?
Губы Петрея искривились:
— Ему немного досталось. Надо думать!.. Когда я стал вбивать ему в голову, что требуется сделать, он упал в обморок. С ним все нормально, с беднягой. Ребята перенесли его через мост. Жаль, но ничего не поделаешь. Полная противоположность отцу. Ему бы стать библиотекарем.
— Ты не представляешь себе, как я рад, что там оказался ты, а не какой-нибудь другой центурион. Я просто не подумал заранее… Как я потом пожалел, что не отстранил его от командования! — сказал Сулла.
— Да ладно, Луций Корнелий, в конце концов все получилось хорошо. По крайней мере, теперь он знает, на что способен.
Вернулись хирурги с водой и губками в количестве достаточном, чтобы вымыть дюжину легионеров. Сулла поднялся, чтобы они могли приступить к работе, он протянул Гнею руку. Оба они в безмолвном рукопожатии выразили все, что хотели сказать друг другу.
— Тебе полагается венец из трав, — сказал наконец Сулла.
— Нет! — воскликнул Петрей, смутившись.
— Да, да. Ты спас от смерти целый легион, Гней Петрей, а когда один человек спасает от смерти целый легион, на его голову возлагают венец из трав. Я прослежу за этим, — повторил Сулла.
Мысль о венце из трав натолкнула его на давние воспоминания. Сулла все думал об этом, направляясь вниз по склону в город, чтобы организовать повозку для Гнея Петрея, героя Тридента. Бедная Юлилла! Бедная, бедная Юлилла… Ей никогда не удавалось сделать что-то правильно. Вероятно, это повлияло и на странные проявления Фортуны в ее жизни. Единственная из всех Юлий, рожденная не для того, чтобы сделать мужчину счастливым, досталась ему — Юлилла. Затем его ум переключился на более важные вещи. Луций Корнелий Сулла не собирался винить себя за судьбу Юлиллы. Ее судьба не имела к нему никакого отношения. Она сама навлекла на себя беду.
Катул Цезарь вернул армию в лагерь под Вероной прежде, чем Бойорикс сумел перевести последнюю из своих повозок через маленький шаткий мосток — пришлось воспользоваться несколькими ненадежными переправами — и германцы двинулись по зеленым равнинам вдоль реки Пад.
Сначала Катул Цезарь настаивал на том, чтобы дать кимбрам бой у озера Бенак, но Сулла не одобрил этого. Вместо этого он заставил Катула Цезаря предупредить жителей всех городов и деревень, от Аквилеи на востоке до Кома и Медиолана на западе, о том, что из Италийской Галлии должны уйти все римские граждане, все люди, пользующиеся латинскими правами, и те галлы, кто не хочет брататься с германцами. Беженцам следует двигаться на юг и оставить кимбрам всю Италийскую Галлию по ту сторону Пада.
— Германцы будут похожи на свиней в желудевой каше, — уверенно сказал Сулла, проживший среди них год. — Когда они почувствуют вкус наших пастбищ и вкусят покоя между озером Бенак и северным берегом Пада, Бойорикс уже не сможет собрать свой народ. Они рассеются в сотнях направлений. Подожди — и увидишь.
— Будут грабить, рушить, жечь, — сказал Катул Цезарь.
— Да, и забудут, что им надо делать. Война вылетит из их памяти! Голову выше, Квинт Лутаций! По крайней мере, это самое галльское племя из всех галлов на италийской стороне Альп, и германцы не перейдут Пада, пока не обгрызут его так, как голодный человек объедает куриные косточки. Наши люди далеко уйдут от германцев и унесут с собой все ценное. А земля никуда не денется. Мы отберем ее, когда придет Гай Марий.
Катул Цезарь поморщился, но сдержался. Он уже испытал на себе, каким колючим может быть язык Суллы. И кроме того, узнал, каким безжалостным был Сулла. Каким холодным, несгибаемым и решительным.
Странно близок он Гаю Марию, хотя… они свояки. Или были свояками. «Отделался ли Сулла от своей Юлиллы?» — гадал Катул Цезарь. В долгие часы раздумий о Сулле он вспомнил слух, прошедший среди братьев Юлиев Цезарей и их семей еще в то время, когда Сулла вдруг возник из небытия и начал участвовать в общественной жизни, а потом женился на Юлии. Говорили, будто для такой жизни он нашел деньги, убив свою мать (или мачеху?). А еще — любовницу. И племянника. «Когда придет время возвращаться в Рим, — думал Катул Цезарь, — обязательно следует проверить эти слухи. О нет, не стоит использовать их явно и сразу. Умнее припрятать их на будущее, когда Луций Корнелий вознамерится стать претором. Не эдилом, пусть порадуется этому званию, тем более что при этом его кошелек похудеет. Претором. Да, претором!»
Когда легионы вошли в лагерь под Вероной, Катул Цезарь знал: первое, что ему надо сделать, — послать сообщение о печальных событиях при Атесе быстрой почтой в Рим. Если он этого не сделает, то Сулла сообщит сам — через Гая Мария. Важно было, чтобы Рим узнал его версию событий первой. В случаях, когда оба консула находятся на театре военных действий, послание в Сенат должно быть адресовано лидеру Палаты. Поэтому Катул Цезарь адресовал свой доклад Марку Эмилию Скавру, принцепсу Сената, сопроводив его личным письмом, в котором излагал подробности случившегося. Он доверил отчет и письмо, тщательно запечатанные, молодому Скавру, сыну принцепса, приказав галопом доставить все в Рим.
— Он у нас лучший наездник, — вкрадчиво объяснил Сулле Катул Цезарь.
Сулла поглядел на него с той же ядовитой иронией, как и при беседе по поводу мятежа.
— Знаешь, Квинт Лутаций, ты обладаешь самым изощренным видом жестокости, с каким я сталкивался, — сказал он.
— Хочешь отменить приказ? — насмешливо осведомился Катул Цезарь. — У тебя есть на это право.
Но Сулла только пожал плечами и отвернулся:
— Это твоя армия, Квинт Лутаций. Делай, что хочешь.
А он уже сделал, что хотел. Послал молодого Марка Эмилия Скавра скорой почтой в Рим с новостями о собственном позоре.
— Я выбрал тебя, Марк Эмилий Младший, потому что не могу придумать худшего наказания для труса из такой славной семьи! Ты принесешь своему отцу сообщение о военной неудаче и твоей трусости, — ровным голосом сказал ему Катул Цезарь, непогрешимый.
Молодой Скавр — мертвенно-бледный, сильно похудевший, презираемый, — стоял, вытянувшись и стараясь не встречаться с командующим глазами. Но когда Катул Цезарь объявил, с каким поручением тот поедет, глаза молодого Скавра — более бледная, менее красивая копия зеленых глаз его отца — невольно
