отсутствие? Признаваться в этом, даже себе самому, было противно, но он не мог покинуть ее сейчас, когда она так больна. Мысли крутились в его голове, словно сбитое с толку животное, неспособные остановиться, выстроиться.
Он вынимал увядший венец, который прятал в одной из своих семейных реликвий, и сидел, держа его в руках и чуть не плача от страстного желания. Он знал, куда собирается идти и что намерен сделать. Эта несчастная девушка невыносимо осложняла его жизнь, и все же она была началом всего — со своим венцом из трав. Что делать, что делать? Выход из путаницы намерений требовалось отыскать один-единственный — сразу безошибочный. И без дополнительного осложнения в виде Юлиллы.
Он даже подумывал о самоубийстве. Это он-то, последний человек в мире, способный это сделать! А потом его мысли вновь возвращались к Юлилле. Всегда к Юлилле. Почему? Он не любил ее, он не способен был любить. И все же наступали минуты, когда он жаждал ее, страстно желал кусать ее, целовать ее, пронзать до тех пор, пока она не закричит в экстазе. Но были и другие минуты — особенно когда он лежал без сна между любовницей и мачехой. Тогда он ненавидел ее, хотел ощутить свои руки на ее тощем горле, видеть ее багровое лицо и выпученные глаза, когда последний вздох вылетит из ее обессилевших легких.
Потом приходило новое письмо. Почему он не выбрасывал эти послания или не относил их ее отцу с требованием прекратить эту агрессию? Ни разу он так не сделал. Он читал письма, эти страстные и отчаянные мольбы, которые ее служанка продолжала прятать в складках его тоги. Это происходило в слишком людных местах и не привлекало внимания. Он перечитывал каждое письмо десятки раз, потом складывал вместе с другими.
Но никогда не менял своего решения — не видеть ее.
Весна перешла в лето, и летом наступили жаркие дни секстилия, когда Сириус из созвездия Псов мрачно мерцал над Римом, парализованным жарой. А потом, когда Силан уже двигался вверх по течению Родана навстречу несметным полчищам германцев, в Центральной Италии начались затяжные дожди. Для жителей солнечного Рима это было хуже невыносимой жары. Началась депрессия, все боялись наводнения. Рынки закрывались, политическая жизнь остановилась, судебные процессы откладывались, преступность росла. Мужчины заставали своих жен с любовниками и убивали их. Зернохранилища протекали, зерно мокло, Тибр поднялся настолько, что затопил общественные уборные — их содержимое выплеснулось на улицы. Не стало овощей, когда затопило Марсово поле и Ватикан. Построенные наспех высокие дома рушились, по стенам и фундаментам змеились огромные трещины. Все простужались. Старые и хворые умирали от воспаления легких, молодые — от крупа и гнойного тонзиллита. И независимо от возраста, люди заболевали таинственной болезнью, которая парализовала тело, а если человек и выживал, то нога или рука у него усыхала, мертвела.
Клитумна и Никополис ежедневно ссорились. Каждый день Никополис не забывала шепнуть Сулле, как кстати для него умер Стих.
Потом, после двух недель беспощадного дождя, низкие облака протащили свои последние клочья за горизонт, на восток, и появилось солнце. От Рима пошел пар. Струйки пара отрывались от камней мостовых и черепиц крыш. Воздух был пропитан влагой. Балконы, лоджии, окна покрылись пятнами плесени. Стояла невыносимая духота. В домах с маленькими детьми в перистилях сушились многочисленные пеленки. Обувь требовалось очистить от налета, каждый свиток развернуть и тщательно проверить на наличие бумажной плесени, проветрить сундуки с одеждой и буфеты.
Но нашлась в этой зловонной сырости и утешительная сторона: начался обильный сезон грибов. Римляне, жадные до ароматных зонтиков, богатые и бедные, — все объедались грибами.
После двух восхитительных мокрых недель, которые мешали служанке Юлиллы найти Суллу и сунуть ему в тогу очередное письмо, он вновь начал получать послания от своей мучительницы. Его желание покинуть Рим все усиливалось. Однажды он понял, что если хотя бы на день не стряхнет с себя миазмы городского пара, то действительно сойдет с ума. Метробий отдыхал в Кумах со своим телохранителем Скилаксом, и Сулле тоже не хотелось проводить день отдыха в одиночестве. Поэтому он решил взять с собой на загородный пикник Клитумну и Никополис.
— Вставайте, девочки, — приказал он им на рассвете третьего дня хорошей погоды. — Наденьте свои лучшие платьица, и я возьму вас на пикник!
«Девочки» посмотрели на него недовольно. Им не нравилось, что их пытаются вытащить из их хандры, из этой смятой коммунальной постели, хотя влажная ночь пропитала ее потом.
— Вам обеим необходим свежий воздух, — настаивал Сулла.
— Мы живем на Палатинском холме, где воздух и так хороший, — сказала Клитумна и отвернулась к стене.
— В данный момент воздух на Палатине не лучше, чем во всем городе, — воняет отходами и стираным бельем! — сказал он. — Ну, вставайте же! Я нашел экипаж, и мы отправимся в сторону Тибура — позавтракаем в лесу. Можно поймать одну-две рыбки, а можно и купить. А еще жирного кролика прямо из капкана. Вернемся домой еще до темноты и почувствуем себя немного счастливее.
— Не-е-т, — жалобно протянула Клитумна.
Никополис колебалась:
— Ну…
Для Суллы этого было достаточно.
— Будьте готовы, я скоро вернусь, — сказал он и с наслаждением потянулся. — Как же я устал торчать взаперти в этом доме!
— Я тоже, — согласилась Никополис, вставая с постели.
Клитумна продолжала лежать, отвернувшись к стене, а Сулла отправился на кухню, чтобы приказать слугам подготовить все для пикника.
— Поедем, — опять позвал он Клитумну, надевая чистую тогу и зашнуровывая открытые сандалии.
Она не ответила.
— Ну как знаешь, — сказал он и направился к двери. — В таком случае увидимся вечером.
Она опять промолчала.
Таким образом, на пикник поехали только Никополис и Сулла да еще большая корзина всякой снеди, которую успел собрать повар. У подножия лестницы Кака их поджидала открытая двуколка. Сулла помог Никополис подняться на сиденье пассажира, а сам взобрался на место возницы.
— Поехали! — весело воскликнул он, подбирая вожжи. Он чувствовал необыкновенную легкость, непривычное ощущение свободы пьянило. Он не жалел о том, что Клитумна отказалась ехать. Достаточно одной Никополис.
Мулы легко тронулись с места. Двуколка протарахтела по Марсову полю, где был расположен Большой цирк, и они выехали из города через Капенские ворота. Увы, сначала открывшийся перед ними вид был вовсе не интересен. Кольцевая дорога, по которой Сулла двинулся на восток, пересекала самые большие кладбища Рима. Надгробия, надгробия… Не внушительные мавзолеи и склепы богатых и знатных, обрамляющие каждую главную магистраль, выходящую из города, а могильные камни простых людей. Каждый римлянин и грек, даже самый бедный, даже раб, мечтал оставить после себя приличный памятник — свидетельство о том, что и он когда-то жил на земле. По этой причине и бедные, и рабы были членами похоронных клубов и вносили каждый свободный грош в фонд этого клуба. За фондом хорошо присматривали. Воровство процветало в Риме, как и в любом другом месте обитания человека, но похоронные клубы так ревностно охранялись их членами, что управляющим ничего не оставалось, кроме как быть честными.
Перекресток был центром огромного некрополя, раскинувшегося по всему Эсквилинскому полю. Там, посреди священной лиственной рощи, стоял храм Венеры Либитины, богини мертвых. В подиуме храма хранились регистрационные книги, куда заносили имена умерших граждан Рима. Там же стояли сундуки с деньгами — то была плата за регистрацию покойников, умерших за несколько столетий. В результате храм оказался неимоверно богат. Фонды принадлежали государству, но их никогда не трогали. Эта Венера правила мертвыми, а не живыми. Она распоряжалась прекращением детородной силы. Ее роща служила штабом римской гильдии владельцев похоронных бюро. За пределами территории храма Венеры Либитины находилось открытое пространство, где жгли погребальные костры, а дальше простиралось кладбище
