К сожалению, уже к семи часам вечера, смакуя в кафе перспективную покупку, Серп Иванович спустил все задатки, впал в стыд и срам, устроил подряд две драки, дважды был избит и выброшен на улицу. Потом он облил липким крюшоном маленького шкипера и даже пытался словами оскорбить тетю Лицию, Бога и всех других в Христа душу мать, за что был выброшен из кафе еще раз.
А я как раз получил письмо с Шикотана.
Писал мой приятель Вова Горбенко.
Дальше шло перечисление вещей и книг, от которых Вова тоже не отказался бы.
У пирса стоял отходящий на Шикотан рыболовный сейнер.
Через пару дней я перекупил у Серпа корову и тайно договорился с рыбаками о ее погрузке. Боялся гнева обманутых женщин, они ведь могли не выпустить с острова единственную корову, а еще боялся оставаться с Никисором и Потапом.
Я впрямь чувствовал себя контрабандистом.
Светила луна. Резали поверхность бухты дельфины.
Мигал маяк на обрубистом мысе, скрипели швартовы. Капе дали по рогам и подъемным краном вскинули над палубой сейнера. Из сетки торчали длинные, расставленные, как штатив, ноги. Негромко заработали машины, Капа замычала, рявкнул тифон. «Все по закону, Капитолина, — утешил я. — Лучше кормить Бовиных детей, чем слушать болтовню Сказкина».
Сейнер обошел мыс Хромова, ориентируясь на мощный, торчащий из мутных вод базальтовый черный трезубец, и мы с Капой только увидели скалу, покрытую приметными оранжевыми пятнами. Только-только открылся перед нами светящийся знак Хисерофу, а Вова, оставив на подоконнике подзорную трубу, уже мчался к пирсу.
Ошеломленная Капа в очередной проплыла в сетке над палубой, над морем и мягко опустилась на пирс. Набрасывая на рога коровы сизалевую веревку, Вова удовлетворенно показал мне новенький подойник. Он был романтик. Он считал, что Капитолине такой новенький подойник придется по душе. Со рвением настоящего собственника он устроил на покатом склоне горы Шикотан нечто вроде крошечного ранчо. Клочок каменистой земли распахал, разбил грядки. Правда, из посеянного им взошла только редька, зато такая, что перед нею отступил даже бамбук.
Капа покорно шла за нами.
Ей будет хорошо, утверждал Вова. Ей некуда бежать с ранчо.
За мысом Край Света, утверждал он, до самого Сан-Франциско нет в океане ни клочка земли. А на берег он Капу пускать не будет, потому что там всякое. Достали меня эти курильские сказки. Он здорово подружится с Капой, утверждал Вова. Они будут не корова и ее хозяин, они будут настоящие друзья — в счастье, в горе, в землетрясении.
Капа молчала.
Она молча принюхивалась к мощные всходам редьки.
«Повернитесь, Капитолина», — гордо попросил Вова и корова неохотно повернулась.
«Вот так… — гордо бормотал Вова, пристраиваясь с новеньким подойником между расставленных ног Капитолины. — Вот так… И еще так… Ничего, ничего, мы тебя раздоим… Ты будешь радовать наших детей… Им, засранцам, питаться надо… Вот так, и так… Брызги молока, всплески смеха… На отлив тебя не пущу, там падлы… Не надо тебе пугаться…»
Постепенно Бовин голос грубел.
«Давай, давай! Где твое молоко?»
Вместо ответа Капа ударила Вову копытом.
— Она доилась когда-нибудь? — ошеломленно спросил Вова.
— Еще как доилась.
— А где ее молоко?
— Такой морской переход… Пропало, наверное…
— Как это так пропало? Ты мне корову купил с дефектом!
— А вот потаскай тебя в сетке над пирсом, покачай в море, у тебя тоже молоко пропадет.
Но день удался.
В тесной Вовиной квартирке, ухоженной и тихой, на стеллаже, построенном из алюминиевых трубок, стояло полное собрание сочинений графа Л.Н.Толстого. Твердые кресла из мощных корней сосны, японский приемник на деревянной подставке. Пришла Уля Серебряная, в прошлом манекенщица, а нынче разделочница в рыбном цеху. Чудесные глаза, длинные ноги, грубые, разъеденные солью руки. Ввалился Витька Некляев, в прошлом известный актер, ныне калькулятор местного пищеторга. Он принес много местного квасу. Последним явился Сапожников. У него была круглая голова. Он не сказал, кто он такой, просто появился и сел к столу. На столе лежала красная рыба в разных вариантах, какая-то трава, папоротник. Селедка смотрела из банки, как старушка. И много-много было местного квасу.
Сапожников строго щурился, а Вова все куда-то убегал с таинственным видом. Карманы его были отягощены горбушками хлеба, пакетами с солью. «Не дает, — жаловался он, возвращаясь. — Не дает, хоть на колени падай!» — Уля не знала, о чем говорит Вова, но краснела.
В конце концов Вова напился.
Ушла Уля. Ушел Сапожников. Уснул Некляев. Даже Вова уснул — на средней полке универсального стеллажа, спихнув на пол полное собрание сочинений графа Л.Н.Толстого.
Я сел у окна.
Мир дышал покоем.
Сердце сжималось от сладости воздуха, далеких погромыхиваний наката.
Сапожников клятвенно обещал отправить меня на Кунашир в ближайшие двое суток, поэтому я не волновался. Я Сапожникову верил. Поэтому не сильно удивился появлению здоровенного увальня в кедах, шортах и полосатой майке. Один глаз его тревожно косил.
— Спит? — спросил он, косясь на Вову.
— Еще как!
Увалень вздохнул.
Потом обошел вокруг меня.
Я стоял у стола и он обошел вокруг меня, как Луна вокруг Земли.
При этом он внимательно изучал мои руки, плечи. Ноги особенно заинтересовали его. Он даже попытался потрогать мои икры, даже потянулся жадно, но жадную руку я оттолкнул.
— Деньги нужны?
— О чем это вы? — удивился я.
— Ну, подчистить… Подрезать… Всякое…
Я решил, что вся эта Кама-Сутра относится все к тем же загадочным тварям, время от времени появляющимся на отливе. Известное дело, островитяне тут спрыгнули с ума от того, что на их низкие берега уже который десяток лет гадит неведомая тварь. Нуда… Подчистить песок… Подрезать загрязненные грунты… Увалень увлекся, глаз его косил все сильней. Оказывается, футбольная команда, в которой играл Вова (а речь шла о футболе), проиграла подряд двадцать седьмую встречу. Даже женской команде Бовина команда проиграли со счетом
